– Филипп Уоким, я думаю, Том, сколько мне кажется, добрый мальчик, – сказала она, когда они вышли вместе из классной комнаты в сад, провести там время, оставшееся до обеда. Ты хорошо знаешь, ему нельзя было выбирать себе отца; а я часто читала, что очень злые люди имели хороших сыновей, и наоборот, у очень добрых людей бывали худые дети. И если Филипп добр, то, я полагаю, тем более мы должны сожалеть о нем, что отец у него нехороший человек. Ты любишь его – не правда ли?
– О, он такой чудак! – сказал Том отрывисто: – и он сердится на меня, как только можно, за то, что я ему сказал, что отец его мошенник. И я имел право сказать ему это, потому что это правда, и он первый начал ругаться. Но побудьте здесь одни на минуту, Магги: мне нужно пойти наверх.
– Разве я не могу пойти с тобою? – сказала Магги, которой и в первый день свидание приходилось любить только одну тень Тома.
– Нет, я тебе после расскажу, что это такое у меня там, – сказал Том, убегая прочь.
После обеда мальчики были в классной комнате и приготавливали завтрашние уроки, чтоб иметь свободный вечер в честь приезда Магги. Том сидел за своею латинскою грамматикой; безмолвно шевеля губами, как ревностный, но нетерпеливый католик, повторявший свои «Отче наш»; Филипп на другом конце комнаты работал над двумя какими-то томами с видом удовлетворенного прилежание, возбуждавшего любопытство Магги; вовсе не было похоже, чтоб он учил свои уроки. Она сидела на маленьком табурете почти посредине между двумя мальчиками, наблюдая то одного, то другого; и Филипп, взглянув из-за своей книги на камин, встретил пару ее любопытных глаз, устремленных на него. Он подумал: «сестра Теливера хорошая девочка, вовсе непохожая на своего брата», и ему очень хотелось иметь маленькую сестру. Ему пришло в голову, отчего это темные глаза Магги напоминали ему принцесс, превращаемых в животных?… Я думаю, потому, что эти глаза были исполнены неудовлетворенной любви.
– Послушай, Магги, – сказал наконец Том, закрывая книги и укладывая их с энергиею и решительностью совершенного мастера в этом деле: – я кончил мои уроки, пойдем теперь со мною наверх.
– Что это такое? – сказала Магги, когда они были за дверью. Легкое подозрение промелькнуло у нее в голове, когда она вспомнила, что Том уже ходил прежде наверх. – Не думаешь ли ты сыграть со мною какой-нибудь штуки?
– Нет, нет, Магги! – сказал Том необыкновенно-ласковым тоном: – тебе будет так приятно это видеть.
Он обнял ее рукою около шеи; она обняла его за талью, и таким образом они отправились наверх.
– Послушай, знаешь, только не говори этого никому, – сказал Том: – а то зададут мне пятьдесят лишних строчек.
– А что, живая это штука? – спросила Магги, которая воображала теперь, что Том держал потихоньку куницу.
– О, я тебе, не скажу! – отвечал он. – Теперь ступай в тот угол и закрой лицо, пока я его не достану, прибавил он, запирая за собою дверь спальни. Я скажу тебе, когда обернуться; только, знаешь, не кричать!
– Я закричу, если ты меня испугаешь, – сказала Магги, принимая теперь более серьезный вид.
– Бояться тут нечего, дурочка, – сказал Том. – Поди и закрой лицо и помни: не смотреть!
– Конечно, я не стану подсматривать, – сказала Магги с негодованием и уткнула свое лицо в подушку, как девочка строгой честности.
Но Том осторожно поглядел вокруг, подойдя к чулану; потом зашел в него и почти закрыл дверь. Магги оставалась в своем положении уже не по одному принципу, а потому, что она забыла, в своей мечтательности, где она находилась, и мысли ее были совершенно заняты бедным изуродованным мальчиком, который был так способен, когда Том закричал:
– Ну, пора, Магги!
Только долгое размышление и хорошо-обдуманное расположение эффектов помогли Тому состроить их себе такую фигуру, которая представилась теперь Магги. Недовольный своею мирною физиономиею, которая с слабым намеком на брови, милыми голубо-серыми глазами и розовыми пухлыми щеками, вовсе не была страшною, как он себе ни хмурился; он прибегнул к жженой пробке, как к неизменному источнику ужасного, и провел себе пару черных бровей, сходившися самым удовлетворительным образом над его носом, и вычернил ею под тон свой подбородок. Вокруг суконной фуражки он навертел красный платок, наподобие чалмы, и перекинул через плечо красный шарфе. Эта красная масса, грозно-нахмуренное чело и решительность, с которою он держал палаш, опустив конец его к полу, придавали ему совершенно-свирепый и кровожадный вид.
Магги посмотрела на минуту, как ошалелая, и Том сильно наслаждался этим моментом; но потом она захохотала, захлопала в ладони и – сказала:
– О, Том! ты совершенная Синяя Борода, как представляли в балагане.
Очевидно, она не была достаточно поражена видом палаша: палаш не был обнажен. Чувство ужасного должно быть сильнее впечатлено на ее ветреный умишко; и Том подготовил окончательный эффект. Нахмурившись еще сильнее, он (осторожно) вынул палаш из ножен и вытянул его против Магги.
– О, Том, пожалуйста, перестань! – воскликнула Магги с ужасом, отскакивая от него в противоположный угол. – Право я закричу! перестань! Зачем это я пришла наверх!
На уголках рта у Тома показалась теперь улыбка самодовольствия, которую вдруг сдержала суровость великого воина. Медленно, чтоб не наделать шуму, он опустил ножны на пол и потом – сказал строго:
– Я герцог Уэллингтон! Марш! и притопнул правою ногою, устремив палаш все еще против Магги, которая, дрожа, с слезами на глазах, взлезла на кровать, чтоб быть подальше от него.
Том, совершенно-счастливый, найдя себе зрителя своих воинственных подвигов даже в лице Магги, продолжал со всею силою выделывать все приемы, как этого должно было ожидать от герцога Уэллингтона.
– Том, я этого не могу вынести, я закричу! – сказала Магги, при первом движении палаша: – ты заколешься; ты отрубишь себе голову.
– Раз – два! – сказал Том решительно, хотя на двух, кисть у него задрожала: – три, вышло еще слабее и палаш теперь опустился. Магги закричала: палаш упал острием на ногу Тома и, минуту спустя, он сам повалился. Магги слезала с постели, продолжая кричать, и вдруг послышались шаги, приближавшиеся к комнате. Мистер Стеллинг пришел первый из своего кабинета сверху. Он нашел обоих детей на полу. Том впал в обморок и Магги трясла его за ворот курточки, продолжая кричать. Бедное дитя! она думала, что он умер, и все-таки она трясла его, как будто надеясь этим возвратить его к жизни. Чрез минуту она рыдала от радости, потому что Том открыл глаза: она не могла еще сожалеть о его больной ноге: она была так счастлива его оживлением.
ГЛАВА VI
Любовная сцена
Бедный Том героически выдержал свою боль и решился сказать про Паультера, сколько это было неизбежно; пять шилингов остались тайною даже для Магги. Но на сердце у него была страшная тягость, такая страшная, что он не смел даже сделать вопроса, опасаясь услышать роковое «да». Он не смел спросить доктора иди мистера Стеллинга: «буду ли я хромать, сэр». Он достаточно владел собою, чтоб не кричать от боли; но когда его нога была перевязана и он остался один с Магги, сидевшею у его постели, они оба начали плакать, положив свои головы на одну подушку. Том думал про себя, что он будет ходить на костылях, как сын кузнеца; а Магги, неугадывавшая, что у него было на уме, плакала для компании; ни доктору, ни мистеру Стеллингу не пришло в голову предупредить эти опасение Тома и обнадежить его отрадными словами. Но Филипп высмотрел, когда доктор ушел и, отведя в сторону мистера Стеллинга сделал ему именно тот самый вопрос, которого не решался предложить Том.
