– Нет, я приехала в дилижансе; я сюда пешком дошла от заставы.
– Но отчего ж ты не в школе? Праздники еще не начались?
– Отец потребовал меня домой, – сказала Магги с легким дрожанием губы. – Я приехала домой три или четыре дня назад.
– Отец здоров? – спросил Том тревожно.
– Не совсем, – сказала Магги: – он очень несчастлив, Том. Процесс кончился и я приехала тебе объявить об этом; я думала, лучше тебе все знать прежде, нежели ты приедешь домой, а одного письма мне не хотелось тебе послать.
– Мой отец не проиграл его? – сказал Том поспешно вскакивая с софы и становясь против Магги.
– Да, милый Том, – сказала Магги, смотря на него в тревоге.
Том помолчал минуту или две, опустив глаза вниз, потом он сказал:
– Так моему отцу придется заплатить большие деньги?
– Да, проговорила Магги слабо.
– Нечего делать! – сказал Том бодро, как будто не видя осязательных последствий потери значительной суммы: – но, я полагаю, моему отцу очень неприятно, прибавил он, смотря на Магги и думая, что она тревожилась только как девочка, принимавшая все вещи слишком к сердцу.
– Да, проговорила Магги опять слабо.
Спокойная недоверчивость Тома вызывала ее теперь на более откровенную речь, и она – сказала громко и быстро, как будто слова вырывались у ней.
– О, Том! он потеряет мельницу, землю и все; ничего не останется у него.
Взгляд удивленья загорелся в глазах Тома; потом он побледнел и задрожал. Он ничего не говорил, только сел на софу и смотрел бессознательно на противоположное окно.
Забота о будущем никогда не входила в голову Тома. Его отец всегда ездил на доброй лошади, жил в хорошем доме и глядел весело, самоуверенно, как человек, у которого было независимое состояние. Тому никогда и не грезилось, чтоб отец его мог обанкрутиться, чтоб его постигло такое несчастье, о котором он слышал, всегда относились, как о страшном позоре; а идее позора никогда не приходила ему в голову в связи с его родными и всего менее с его отцом. Чувство семейной гордости проникало самый воздух, в котором родился Том. Он знал, что в Ст. – Оггсе были люди, жившие открыто, хотя без средств; но он всегда слышал, как его собственные родные говорили про этих людей с презрением и порицанием. Он имел твердое убеждение, которое сроднилось с ним, как самая жизнь, и не требовала более очевидных доказательств, что отец его мог тратить большие деньги, если он этого хотел; и так как воспитание у мистера Стеллинга развило в нем более роскошный взгляд на жизнь, то он часто мечтал, какую роль будет он играть в свете, когда вырастет, с своими лошадьми и собаками, и покажет себя своим сверстникам в Ст. – Оггсе, может быть, мечтающим, что они выше его потому, что отцы их люди деловые, или владеют обширными маслобойнями. Предвещание и сомнительные покачивание головою дядей и теток не производили на него никакого действия; он только думал, что дяди и тетки были очень неприятные знакомые; они постоянно, как он запомнит, все порицали. Его отец, Конечно, пони мал лучше их вещи.
Губа Тома покрылась пушком, и все-таки его идеи и ожидание до сих пор были только воспроизведением его детских грез, среди которых он жил три года назад и из которых вдруг пробудило его неожиданное потрясение.
Безмолвие Тома перепугало Магги. Ей оставалось еще передать весть хуже. Она обняла его, наконец, и – сказала рыдая: – Том милый! милый Том! не тревожься так, старайся тверже перенести несчастье.
Том бессознательно повернул щеку, чтоб встретить ее поцелуй; слезы катились по ней; он отер их рукою. Это движение привело его в себя; он оправился и сказал:
– Я поеду с тобою домой, Магги. Отец, ведь, сказал, чтоб я приехал?
– Нет, Том, отец этого не говорил, – отвечала Магги. Заботливость о брате помогла ей победить свое волнение. Что сталось бы с ним, если б она вдруг объявила ему все? – Но мать желает, чтоб ты приехал. Бедная мать! она так плачет! О, Том, дома такое страшное горе.
Губы Магги побелели и она начала почти так же дрожать, как Том. Бедные дети ближе примкнули друг к другу и оба трепетали, один от неопределенного ужаса, другая от страшной действительности. Магги заговорила наконец почти шепотом:
– И… и… бедный отец!..
Магги не могла докончить, но такая проволочка была нестерпима для Тома. Ему представилась теперь мысль о заключении в тюрьме, вследствие долга.
– Где мой отец? – сказал он, нетерпеливо: – говори, Магги!
– Он дома, – отвечала Магги, не затрудняясь ответом на этот; вопрос: – но, прибавила она после некоторого молчание: – он без памяти… он упал с лошади… он никого не узнает, кроме меня… он лишился сознание… О, отец! отец!..
После этих слов рыдание Магги, до сих пор сдерживаемые, вырвались с большою силою. Том чувствовал тягость на сердце, которая мешает плакать; он не сознавал определенно всех несчастий, как Магги, которая была дома; он чувствовал только все давящее бремя бедствия, по-видимому непоправимого. Он крепче, судорожно почти сжимал рыдавшую Магги, но лицо его было неподвижно, глаза без слез, без жизни, как будто черная пелена внезапно упала перед ним.
Но Магги вдруг удержала себя; одна мысль подействовала на нее, как неожиданный какой-нибудь гром.
– Мы сейчас должны ехать, Том, мы не должны медлить: отец хватится меня; мы должны быть в десять часов у заставы, чтоб не пропустить дилижанса. Она – сказала это с поспешною решительностью, отирая слезы и вставая, чтоб надеть шляпку.
Том разом почувствовал то же побуждение и также встал.
– Погоди минуту, Магги, – сказал он: – я должен переговорить с мистером Стеллингом, и тогда мы поедем.
Он думал, что ему придется идти в классную комнату, где были воспитанники; но он встретил по дороге мистера Стеллинга, который слышал от своей жены, что Магги казалась очень встревоженною, когда спрашивала про своего брата; и теперь он думал, что брат и сестра довольно оставались наедине и шел расспросить и утешить их.
– Сэр, я должен ехать домой, – сказал Том отрывисто, встретя мистера Стеллинга в коридоре. – Я должен ехать сейчас с моею сестрою. Мой отец проиграл свой процесс, он лишился всего состояние и он очень болен.
Мистер Стеллинг почувствовал, как человек с добрым сердцем; он предвидел вероятную потерю и для себя; но это не имело на него влияние, когда смотрел он с глубоким сожалением на брата и сестру, для которых так рано началось горе. Узнав, как Магги приехала и как торопилась она домой, он поспешил их отъездом; он только шепнул что-то мистрис Стеллинг, которая следовала за ним и которая сейчас же вышла из комнаты.
Том и Магги стояли в дверях, готовясь отправиться, когда вернулась мистрис Стеллинг с маленькою корзинкою и повесила ее на руку Магги, говоря:
– Не забудьте, милая, покушать дорогою.
Сердце Магги забилось любовью к этой женщине, которую она никогда не любила, и она безмолвно поцеловала ее. Это был первый признак нового чувства, которое развивает горе – внимательность к чисто-человеческим одолжением, обращающая их в узы человеколюбия.
