– Матушка! как вы можете так говорить? как будто вы дорожите только теми вещами, на которых стоит только ваше одно имя, а не также имя отца? Как вы можете думать о чем-нибудь другом, кроме него, когда он лежит бесчувствен и, быть может, никогда более не будет с нами говорить? Том, ты бы должен меня поддержать, ты бы не должен позволять кому бы то ни было осуждать отца.
Магги, сказав это, задыхаясь от горя и негодование, поспешно вышла из комнаты и заняла свое прежнее место, на постели отца. Она чувствовала, что никогда его так не любила, как теперь, при одной мысли, что люди будут его порицать. Магги ненавидела порицание: ее порицали всю ее жизнь, и что же из этого вышло, как не озлобленность ее характера. Отец ее всегда за нее заступался, всегда ее извинял, и это воспоминание о его нежной привязанности; было так сильно, что она готова была все претерпеть ради него.
Том был несколько поражен выходкой Магги, вздумавшей учить его и мать, что им делать. Он думал, что она могла бы, наконец, выучиться чему-нибудь лучшему, чем принимать на себя такой повелительный вид. Но вскоре, войдя в комнату отца, он был так тронут виденным там, что неприятное впечатление тотчас исчезло. Магги же, увидев, как он был тронут, подошла к нему, обняла его – и бедные дети забыли все на свете, кроме того, что у них был один отец и одно горе.
ГЛАВА III
Семейный совет
На другой день в одиннадцать часов утра тетки и дяди должны были собраться на совещание. В большой гостиной был затоплен камин; и мистрис Теливер со смутным ожиданием чего-то торжественного, чего-то вроде похорон, собственноручно развернула кисти звонков, отстегнула занавесы, расправив их красивыми складками. Бедная женщина грустно качала головой, смотря на гладко-выполированные ножки и верхушки столов; они так ярко блестели, что сама сестра Пулет не могла бы ничего сказать против них.
Один мистер Дин не мог приехать: он отлучился из дому по делам; зато мистрис Дин явилась в назначенный час, в том самом красивом гиге, управляемом ливрейным лакеем, который, так хорошо раскрыл некоторые непонятные черты ее характера ее приятельницам в Сент-Оггсе. Мистер Дин так же скоро возвышался в свете, как мистер Теливер разорялся, так что у мистрис Дин додсоновское белье и серебро заняли совершенно второстепенное место, посреди более изящных вещей, купленных в последнее время. Эта самая перемена в положении произвела некоторую холодность между мистрис Глег и ее сестрой. Мистрис Глег чувствовала, что Сусанна делается подобной всем другим и что скоро уничтожится совершенно-истинный дух Додсонов, живший только теперь в ней одной, да, быть может, еще в ее племянниках, поддерживавших имя Додсонов в наследственной, семейной земле, там далеко – в Волдам. Обыкновенно, люди, живущие далеко, считаются совершеннее тех, которых мы ежедневно видим; совершенно излишне поэтому изыскивать причину, почему Гомер назвал эфиоплян «совершенными», взяв в соображение их географическое положение, и малые сношение их с греками.
Первая приехала мистрис Дин, и когда она уселась в большой гостиной, то мистрис Теливер пришла к ней тотчас же сверху. Лицо этой последней было измято, точно, будто она много плакала, хотя мистрис Теливер и не могла много плакать, исключая разве когда дело доходило до потери ее мебели и драгоценностей; но она хорошо пони мала, что ей неприлично быть спокойной в теперешних обстоятельствах.
– О сестра, сестра! – воскликнула она, входя: – что это за свет! только горе и лишение!
Мистрис Дин славилась тем, что умела при известных случаях произнести хорошо обдуманную речь, которую потом она непременно повторяла мужу, спрашивая его: не отлично ли она – сказала? И тут она тотчас подхватила:
– Да, сестра, свет переменчив и мы не можем ручаться за завтрашний день. Но надо быть на все готовым и всегда помнить, что если нас постигает несчастье, то это не без причины. Мне очень тебя жаль, как сестру; и если доктор велит мистеру Теливеру есть желе, то, пожалуйста, уведомь меня: я с радостью тебе пришлю. Ему необходимо хорошее ухаживание и не терпеть недостатков ни в чем, покуда он болен.
– Благодарствуй, Сусанна! – сказала мистрис Теливер несколько уныло и вынимая свою толстую руку из худенькой руки своей сестры.
Но еще и разговора не было о желе.
– Да, прибавила она: – у меня там, наверху, стоит дюжина хрустальных стаканчиков для желе, и никогда более не придется мне их употреблять.
Ее голос несколько дрожал, но раздавшийся звук колес обратил на себя ее внимание. Мистер и мистрис Глег вошли в комнату, вскоре после них явились и мистер и мистрис Пулет.
Мистрис Пулет взошла, плача навзрыд: это была ее обыкновенная манера выражать свой взгляд на жизнь вообще и на каждое частное событие в особенности.
Что касается мистрис Глег, то накладка ее была растрепаннее обыкновенного; платье ее невольно напоминало о своем недавнем подновлении: этим она хотела возбудить в Бесси и ее детях чувство совершенного смирение.
– Мистрис Глег, не хотите ли вы сесть у камина, – сказал ее муж, не желая занять самое покойное место во всей комнате, не предложив его прежде ей.
– Вы видите, что я уже села, мистер Глег, – отвечала эта умная женщина: – если вам нравится, вы можете жариться сколько душе угодно.
– Ну, а каков наш бедный больной? – добродушно спросил мистер Глег.
– Мистер Тернбуль нашел, что ему гораздо лучше сегодня, – отвечала мистрис Теливер: – он уже приходит в себя и говорил со мною, но еще не узнает Тома, смотрит на него будто на чужого, хотя однажды он что-то говорил про Тома и его пони. Доктор говорит, что у него память пропала о последних годах, он только помнит старину, и Тома не узнает, потому что представляет его себе ребенком. Ах, Господи!
– Не водяная ли у него в голове? – сказала тетка Пулет, отворачиваясь от зеркала, у которого она поправляла свой чепчик. – И вряд ли он встанет, когда-нибудь; да если и встанет, то верно впадет во второе детство, подобно тому, как бедный мистер Кар! Его, несчастного, кормили с ложки, точно трехлетнего ребенка. Он совсем не мог ходить, но зато у него было кресло на колесах, в котором его возили; а ты вряд ли будешь иметь для мужа такое кресло и человека, чтоб его возить.
– Сестра Пулет! – строго сказала мистрис Глег: – мне кажется, мы сюда собрались для совещание о том, что нам делать в эту минуту, когда все наше семейство обесчещено, а не для того, чтоб толковать о посторонних людях. Мистер Кар, по крайней мере, сколько я знаю, не был нам родственником, и даже мы не имели с ним никаких связей.
– Сестра Глег, – жалобно отвечала мистрис Пулет, принужденно натягивая перчатки: – если вы хотите сказать что-нибудь непочтительное о мистере Каре, то прошу вас не говорить при мне. Я знаю, что он был за человек, прибавила она со вздохом: – бедный, он в последнее время так трудно дышал, что слышно было за две комнаты.
– Софи! – сказала мистрис Глег с отвращением и негодованием: – вы так распространяетесь о болезнях ваших знакомых, что даже неприлично. Но я опять повторяю, что я сюда приехала не для того, чтоб толковать о знакомых и об их дыхании. Если мы не для того собрались, чтоб услышать, что каждая намерена сделать для спасения сестры, то я тотчас уеду. Ясно, кажется, что одна не может действовать без другой: не мне же делать все одной.
