«Доставь хоть это удовольствие своей матери» говаривала мистрис Теливер; «довольно я, кажется, возилась с твоими волосами». Магги, с радостью пользуясь всяким случаем, чтоб утешить и успокоить мать, согласилась охотно носить такое суетное украшение, но никак не хотела, при всем том, поглядеть на себя в зеркало в этой короне и старых, изношенных платьях. Мистрис Теливер любила по временам обращать внимание мужа на маггины волосы или на другие ее непредвиденные качества. Он всегда резко – отвечал: «Я знал гораздо прежде, что она будет за девочка: это для меня не новость. Но, право, жаль, что она не хуже; она будет, верно, заброшена и не найдет себе достойного мужа».
Утонченность маггина ума и ее красота возбуждали постоянно в нем унылое чувство. Он терпеливо сидел и слушал, когда она читала или говорила ему наедине о том, что несчастье часто обращается в Благословение Божие. Он принимал это как выражение сердечной ее доброты и несчастья делались ему еще нестерпимее, ибо они уничтожили всякую надежду ее на счастливую жизнь. В уме, обращенном на один предмет, обремененном неудовлетворенным чувством мести, нет места другим чувствам. Мистер Теливер не желал духовного утешение – нет он жаждал освободиться от позорных долгов и отомстить врагу.
Книга пятая
Пшеница и плевелы
ГЛАВА I
В красном овраге
Семейная гостиная была продолговатая комната с окошками на обоих концах; одно из них выходило на усадьбу и вдоль Рипиля до берегов Флоса, а другое на мельницу. Магги сидела с работой у второго окна, когда она увидела, что мистер Уоким въезжал на двор, как обыкновенно, на своей красивой вороной лошади, но, против обыкновение, не один: его сопровождал кто-то завернутый в плащ и на хорошеньком пони. Магги не успела придти к сознанию, что это Филипп возвратился, как уже они поравнялись с окном и он дотронулся до своей шляпы, между тем как отец его, искоса подметив это движение, взглянул на них, быстро повернувшись к ним лицом.
Магги поспешно отошла от окна и понесла свою работу наверх. Мистер Уоким иногда заходил поверять книги, и Магги чувствовала, что свидание ее с Филиппом потеряло бы всю цену в присутствии обоих отцов. Когда-нибудь, быть может, она его увидит опять, так что будет иметь возможность пожать ему руку, сказать ему, что она помнит его доброе расположение к Тому и все, что он говорил ей в старину, хотя они не могли более никогда быть опять друзьями. Магги нисколько не была взволнована при мысли увидеть снова Филиппа; она только сохранила к нему род детской признательности и помнила, как он умен и рассудителен; в первые недели своего одиночества она постоянно вспоминала о нем в чреде людей, бывших в ее жизни с ней ласковыми. Часто она, делала иметь его братом или наставником, как она мечтала во время их продолжительных бесед; это желание, слишком, вскоре исчезло в ней, изгнанное вместе с другими подобными ему мечтами жаждой независимости; к тому ж как знать, думала она, не изменился ли Филипп нa чужбине; может быть, он сделался светским человеком и уже вовсе не дорожит разговорами со мной. Лицо его, однако ж, чрезвычайно-мало изменилось; оно было, так сказать, увеличенная и более возмужалая копия его некогда бледного ребяческого лица, но сохранило те же серые глаза и вьющиеся темнорусые волосы; прежний физический недостаток его по старому вызывал прежнее сожаление, и после продолжительных колебаний Магги почувствовала, что ей несмотря ни на что, хотелось бы сказать ему несколько слов. Может быть, он все так же уныл и по-прежнему будет рад, если она с участием взглянет на него. Ее занимал вопрос: помнит ли он, как он любил ее глаза; с этой мыслью Магги взглянула было в квадратное зеркало, которому было приписано висеть стеклом к стене, и уже соскочила со стула, чтоб перевернуть его, но тотчас же переломила себя и взялась за работу, стараясь победить поднявшиеся в душе ее желание и принуждая себя припоминать отрывки из гимнов до-тех-пор, пока она увидела, что Филипп и его отец возвращались по дороге и что она могла опять сойти вниз.
Это было в конце июня, и Магги решила, что она в тот день продолжит свою ежедневную прогулку, составлявшую ее единственное развлечение; но в этот и в следующие дни она была так занята срочной работой, что не могла выйти за решетку дома, и чтоб подышать свежим воздухом, должна была довольствоваться сидением у ворот. Одна из ее обыкновенных прогулок в те дни, когда она не имела надобности идти в Сен-Оггс, к месту, лежащему, пройдя так называемую «Гору» незначительное возвышение, поросшее деревьями и расположенное вдоль дороги, проходящей мимо ворот дорнкотской мельницы. Я говорю незначительное потому, что, по высоте своей, «гора» эта была не более как холм; но бывают, случаи, когда судьба делает из пригорка средство к достижению роковой цели. На том самом месте, где холм спускался к равнине, ее огибала тропинка и вела к другой стороне возвышенности, испещренной рытвинами и насыпями, оставшимися от бывшей там некогда каменоломни; но уж давно и рытвины и насыпи поросли кустарником и деревьями, а местами травой, служащею пастбищем небольшому числу овец. В детские годы свои Магги смотрела на это место, называемое «Красным Оврагом», с большим страхом, и нужно было все ее доверие к храбрости Тома, чтоб она решилась отважиться на прогулку в этом месте, каждая яма которого была наполнена, в ее воображении призраками разбойников и диких зверей. Теперь же оно имело для нее ту прелесть, которую имеет всякая скала с оврагом, и вообще всякая неровность для глаза, привыкшего к однообразно-гладкой местности; в особенности же летом, когда она могла сидеть в поросшем травой овраге под ветвистой ясенью и прислушиваться к жужжанию насекомых, подобному мельчайшим бубенчикам, пришитым к одежде богини Тишины, или смотреть, как солнечные лучи пробивались сквозь густые ветви отдаленных деревьев, как бы для того, чтоб прогнать и затмить нежную небесную лазурь диких гиацинтов. В эту июньскую пору шиповник был во всем цвете, и это была еще причина для Магги направить свою прогулку в Красный Овраг охотнее, чем в другое место, в первый раз, как она могла погулять на свободе – удовольствие, которое она так любила, что иногда, в своих порывах самоотвержение, думала не позволять себе его часто. Взгляните на нее теперь, как она исчезает за поворотом дороги и входит в ущелье по узкой тропинке, проходящей чрез группу сосен. Ее высокая фигура виднеется сквозь наследственную черную шелковую шаль, из какой-то редкой, похожей на сеть, материи; и в том месте, где, она убеждена, ее более никто не видит, она снимает свою шляпку и привязывает ее ленты к руке. Ей, без сомнения, на вид можно было дать более шестнадцати лет, вследствие ли спокойно-грустного взгляда, не выражавшего никакой тревоги или ожидание, или потому, что ей роскошная грудь и вся фигура носили отпечаток преждевременной зрелости. Ее молодость и здоровье выдержали без всякого повреждение вольные и невольные превратности судьбы, и ночи, проведенные ею, в виде добровольного наказание, на твердом полу, не оставили никаких следов; глаза ясны, загорелые щеки круглы и тверды, несколько полные, губы красны. Смуглый цвет лица и черный, как смоль, венок волос на голове придают ей вид какого-то сродства с большими соснами, на которых она смотрит как будто с любовью. Однако ж, глядя на нее, испытываешь какое-то неловкое чувство, ощущение какой-то неизбежной борьбы противоречащих элементов: в ней есть то бесстрастное выражение, какое мы часто видим на старых изображениях лиц в допотопных шляпах, несоответствующее молодости, которая, того и гляди, выскажется в неожиданном страстном взгляде и мгновенно разгони все это спокойствие, подобно тому, как затушенный огонь снова вспыхивает в то время, как уж не ожидают более опасности. Магги в настоящую минуту не была в тревожном состоянии; она, глядя на старые сосны, совершенно спокойно наслаждалась чистым воздухом, и думала, что эти обломанные концы ветвей были памятники прошедших бурь, от которых красные стволы сосен только поднялись еще выше. В то время, как глаза ее все еще были подняты кверху, она – заметила движущуюся фигуру по тени, которую бросало вечернее солнце на поросшую травой тропинку впереди ее. Она с видом испуга опустила глаза и увидела Филиппа Уокима, который сперва приподнял перед ней шляпу и потом с смущением протянул ей руку. Магги также покраснела от неожиданности, которая вскоре уступила место удовольствию. Магги взяла его руку и посмотрела на эту уродливую фигуру открыто, глазами, в которых в ту минуту отражалось только воспоминание ее детских чувств, воспоминание, которое всегда живо хранилось в ней. Она первая заговорила:
