– Да… но ведь это поврежденная вещь, – сказал Боб с пренебрежением. – Вы из нее ничего не станете делать, сударыня, и, я знаю, отдадите вашей кухарке, а это было бы жаль, потому что она в этом платье слишком бы походила на барыню, что неприлично для служанок.
– Достаньте и смерьте ее! – сказала мистрис Глег повелительно.
Боб повиновался с видимым неудовольствием.
– Посмотрите, сколько здесь лишку! – сказал он, поднимая кверху лишний полъярда, между тем, как мистрис Глег внимательно рассматривала поврежденное место и, отбросив голову назад, старалась определить, на сколько недостаток будет заметен издали.
– Я дам вам за это шесть шиллингов, – сказала она, выпуская кисею из рук с видом особы, произносящей свой ultimatum.
– Не говорил ли я вам, сударыня, что вам неприятно будет рассматривать вещи, находящиеся в моем коробе? Я вижу, что вам стало тошно от этих испорченных товаров, – сказал Боб, с большой поспешностью складывая свою кисею и собираясь по-видимому завязать свой короб. – Вы привыкли видеть другой товар у разносчика, когда вы жили в каменном доме. Торговля разносчиков упала – я вам это говорил. Мой товар для простого народа. Мистрис Пеппер даст мне десять шиллингов за эту кисею, и еще пожалеет, что я не запросил с нее дороже. Подобные вещи ценятся в то время, как их носят: они сохраняют свой цвет, пока нитка не разотрется совершенно при стирке, а это, Конечно, не случится, пока я еще буду молод.
– Ну, так и быть, семь шиллингов, – сказала мистрис Глег.
– Выкиньте это из головы, сударыня, – сказал Боб. – Вот вам кусок тюля: взгляните на него единственно, чтоб судить, до чего дошла моя торговля. Вы видите, он весь в крапинках и цветочках, отличной доброты, но желт, потому что лежал возле желтых материй. Я бы никогда не мог купить подобной вещи, если б не желтизна. Не мало труда стоило мне изучить стоимость подобных предметов. Когда я начал торговать, я столько знал в этом толку, сколько свинья в апельсинах: коленкор и тюль было для меня одно и то же. Я думал, что вещи тем ценнее, чем они толще. Меня надували страшно, потому что я человек прямой, незнающий никаких штук. Я могу только сказать, что этот нос мой собственный; если же бы я вздумал распространиться о чем-либо далее моего носа, то я бы скоро запутался. Так, например, я заплатил тринадцать пенсов за этот тюль; и если б я – сказал вам какую-нибудь, другую цену, то я солгал бы; и тринадцать же пенсов я и прошу за него, ни гроша более; так как это дамская вещь, а я люблю угождать дамам. Тринадцать пенсов за шесть ярдов, это так дешево, как будто бы плата назначалась за одни только крапинки и цветочки.
– Я, пожалуй, возьму три ярда, – сказала мистрис Глег.
– А здесь всех шесть, – сказал Боб. – Нет, сударыня, не стоит этого покупать. Вы можете завтра отправиться в любую лавку и достать тюль того же узора, но только уже выбеленный. Правда, оно будет втрое дороже; но какое до этого дело такой госпоже, как вы?
Он торжественно стал завязывать свой короб.
– Ну-ка, выньте мне эту кисею, – сказала мистрис Глег. – Вот вам за нее восемь шиллингов.
– Вы, конечно, шутите, сударыня, – сказал Боб, глядя ей, смеясь, в лицо: – я тотчас смекнул давича, подходя к окошку, что вы веселая барыня.
– Ну же, выложите мне ее! повторила мистрис Глег повелительно.
– Если я продам вам эту кисею за десять шиллингов, то вы и то, пожалуйста, не говорите этого никому, чтоб меня не осмеяли. Я часто бываю принужден говорить, что я продал товар дороже, нежели на самом деле, из опасение, чтоб меня не назвали дураком. Я рад, что вы не настаиваете на том, чтоб купить у меня тюль, иначе я потерял бы две лучшие вещи для мистрис Пеппер в Фиббс-Энде; а она у меня редкая покупательница.
– Покажите мне еще раз ваш тюль, – сказала мистрис Глег с новой жаждой обладание этими мушками и веточками теперь, когда они от нее скрылись.
– Что делать! Я не могу отказать вам, сударыня, – сказал Боб, протягивая тюль, – Посмотрите-ка только, какой узор! Это настоящий лесгамский товар. Вот подобными-то вещами я и советую мистеру Тому поторговать. У кого есть деньги, у того они размножатся как черви от этих лесгамских товаров. О! если б я был богат, я знал одну барыню – у ней еще была пробочная нога – она была такая сметливая, что вы никогда не могли бы уличить ее в опрометчивости: прежде, чем решится на что-нибудь, она строго обдумывала свой поступок. Она дала тридцать фунтов одному молодому человеку из суконной линии, а он купил на них лесгамского товара, и один знакомый мне шкипер, только не Солт, вывез его за границу; она получила свои восемь процентов и теперь ее не остановишь: с каждым кораблем она непременно посылает товар, пока не разбогатеет как жид. Ее фамилия Бекс; она не живет в этом городе. Пожалуйте-ка мне, сударыня, мой тюль.
– Вот вам пятнадцать шиллингов за оба, – сказала мистрис Глег: – но только это бессовестная цена.
– Нет, сударыня, вы бы не сказали этого, стоя еще чрез какие-нибудь пять лет на коленях в церкви. Я, просто, даром отдаю вам товар. Подобная уступка окончательно уничтожила бы весь барыш. – Ну-с, сударь, продолжал Боб, взбрасывая свой короб себе на плечи: – если вам угодно, я буду рад пойти теперь с вами заняться делами мистера Тома. Эх! желал бы я иметь еще двадцать фунтов на мою долю; не задумался бы я долго, что с ними делать!
– Подождите немного, мистер Глег, – сказала жена его, когда он взялся за шляпу. – Вы никогда не хотите дать мне договорить. Вы теперь уйдете, уладите это дело и потом придете сказать, что уже слишком поздно для меня толковать о нем, как будто я не родная тетка моего племянника и не глаза его семейства с материнской стороны, и сверх того, еще я откладываю для него деньги, дабы, когда я буду в гробу, он знал, кого уважать.
– Ну-с, хорошо, мистрис Глег, скажите же, что вы думаете? – сказал мистер Глег торопливо.
– Я желаю, чтоб ничего не было сделано без моего ведома. Быть может, что когда вы узнаете, что дело это верно и безопасно, то я не откажусь дать со своей стороны двадцать фунтов стерлингов. И если я это сделаю, Том, заключила мистрис Глег, обращаясь выразительно к племяннику: – то я надеюсь, что вы всегда будете это помнить и не перестанете быть благодарным такой тетке. Вы мне будете платить проценты – вы пони маете? Я не одобряю манеры давать деньги даром; этого в моем семействе никогда не водилось.
– Благодарю вас, тетушка, ответил Том с некоторою гордостью: – я сам предпочитаю, чтоб эти деньги были даны мне взаймы.
– Очень хорошо: вот это додсоновский дух! – сказала мистрис Глег, вставая с места, чтоб достать свое шитье и считая всякое дальнейшее замечание излишним.
Солт – это замечательно-умная голова, по выражению Боба – отыскан в облаке табачного дыма, в трактире «Якорь». Мистер Глег стал наводить справки, давшие результат довольно удовлетворительный, чтоб обеспечить заимообразную ссуду, в которой тетка Глег приняла участие, присовокупив, с своей стороны, двадцать фунтов. И в этом скромном основании вы видите, читатель, начало обстоятельства, которое иначе могло бы удивить вас, именно накопление Томом денег без ведома отца такой суммы, которая в сложности с более медленным процессом откладывание денег должна была вскоре покрыть дефицит. С тех пор, как внимание Тома было обращено на этот, неизвестный отцу его, источник доходов, он решился извлечь из него возможно-большую выгоду, и не терял ни одного случая более распространить свое маленькое предприятие. Не говорить об этом отцу его побуждала та странная смесь противоречащих чувств, вследствие которой часто бывают одинаково правы и сторона, восхищающаяся каким-либо поступком, и сторона, осуждающая его; отчасти причиною этому было то нерасположение к откровенности, которое столь часто существует между людьми, находящимися в близком родстве – это семейное недоверие, которое так часто отравляет самые святые отношение в нашей жизни, отчасти же желание поразить отца неожиданною и радостною вестью. Он не пони мал, что было бы лучше усладить до-тех-пор его жизнь новою надеждой, и тем предупредить резкость впечатление от слишком большой радости.
