– Куда ты собрался? – встревоженно спросил Пауль, опасаясь за сына.
– В Альтенберг, к Алексу, – ответил Николас. В минуты горя и радости он первым делом мчался к другу.
– И что же, обо всем расскажешь?
– Пока не знаю. Просто хочу немного побыть там, у него. Когда соберусь уезжать, расскажу обязательно. К тому же нужно подумать, кому следует написать и вообще с чего начать. В Штатах я никого не знаю. – С таким же успехом это могла бы быть другая планета, а представить себя учителем в английской школе Николас не мог. Да и вообще не мог представить, что уедет из Германии. Куда? Зачем?
– У меня есть кое-какие знакомые, – спокойно ответил Пауль. – Напишу каждому из них, попрошу помочь тебе найти работу и по возможности поддержать материально.
– Могу работать конюхом или учителем танцев, – с печальной улыбкой произнес Николас, однако он почти не шутил. Кроме этого он вряд ли что-то умел. Впрочем, и за лошадьми ухаживал только в детстве, однако знал, что справится.
– Постараюсь найти занятие понадежнее, – пообещал отец, хотя пока не знал, каким образом сумеет это сделать. Ради спасения сына и внуков он был готов на любые жертвы.
Через несколько минут Николас уже ехал в своем «бугатти», глубоко погрузившись в размышления. За рулем прекрасной спортивной машины он думал о том, что привычная жизнь закончилась на долгие годы, если не навсегда. А Пауль пытался смириться со скорой потерей семьи и разлукой с самыми близкими, дорогими людьми. Мелькнула мысль поехать вместе с ними, но как же бросить поместье? Нет, он должен остаться на своей земле, со своими арендаторами, чтобы вести хозяйство и хранить наследие предков, которое с детства привык свято уважать. Да и немолод он уже, чтобы мотаться по свету. Не хватало Николасу нянчиться со стариком, достаточно и детей. Пауль знал, что должен остаться дома, но сын вместе с мальчиками обязан бежать, причем немедленно.
Николас приехал в Альтенберг, оставил машину и прошел на конный двор, где друг уже работал с Плуто. Алекс методично заставлял питомца повторять различные аллюры, в долю секунды изменять направление, стоять на задних ногах, выполняя коронный трюк липицианов под названием «леваде». Трудно было не заметить, что за несколько недель учитель и ученик добились великолепных результатов: долгие часы занятий не прошли даром. Плуто обладал врожденным артистизмом, так что в Вене, несомненно, его ждал успех, хотя Алекс все еще находил, к чему придраться. Сейчас, увидев, что друг по обычаю уселся на ограде, он помахал ему в знак приветствия.
– Ну и как прошел разговор с отцом? – осведомился он через плечо. – Было очень страшно?
Николас пожал плечами. Лгать не хотелось, но еще больше не хотелось говорить правду. Пока он и сам не успел пережить всего, что услышал: новость оказалась слишком безобразной, слишком пугающей. Вместе с сыновьями ему предстояло бежать в неизвестном направлении, без цели, без средств к существованию. Рассказ отца до сих пор казался кошмаром, и хотелось одного: проснуться и узнать, что все это неправда, сон или дурная шутка. Однако он понимал, что не проснется. Алекс тем временем заставил коня совершать легкие прыжки – прием под названием «курбет». Николас уже много лет с интересом наблюдал, как старательно друг работал над этой фигурой, так же как и над другими знаменитыми, почти балетными движениями – «каприолем» и «крупадой», в которых сильные животные словно невесомо парили в воздухе. Сам Алекс называл эти фокусы «полетами над землей». Арабских лошадей он тренировал столь же искусно и терпеливо, как липицианов, обучая их и выездке, и работе в упряжи. Невольно Николас погрузился в увлекательный процесс и, забыв о собственной трагедии, несколько часов подряд наблюдал за уроком. Только сумерки заставили мастера прекратить работу, и подоспевший грум увел великолепного Плуто в конюшню. Прежде чем расстаться с конем, Алекс несколько минут что-то тихо ему говорил, словно благодарил за талант, старание и преданность. Сегодня конь трудился с особенным вдохновением. Николас спрыгнул с ограды, подошел к другу и увидел, что тот доволен результатом.
– Ума не приложу, как тебе удается все это делать, – восхищенно проговорил он. – Смотрю уже в тысячный раз и не устаю удивляться, особенно когда лошадь начинает летать. Клянусь, ты владеешь тайной магией.
– Ничего подобного, – скромно улыбнулся Алекс. – У липицианов это в крови, они хотят прыгать. А мне остается лишь подбодрить и уговорить попробовать. Как только они чувствуют, что все получается, страх сразу пропадает и занятия превращаются в удовольствие. – Он взглянул на друга и заметил несвойственную его характеру неуверенность, а возможно, даже тревогу. – Отец здоров? – Внезапно подумалось, что даже такой жизнелюбивый человек, как Пауль фон Бинген, может заболеть. Уж очень несчастным и потерянным выглядел сегодня Николас.
– Да, прекрасно себя чувствует, – ответил тот, направляясь в конюшню рядом с хозяином. Алекс посмотрел внимательно: обычно свободный и раскованный, сейчас друг выглядел напряженным, а в глазах застыла боль. Перемена показалась настолько разительной, что не заметить было невозможно.
– Ты вовсе не обязан ничего мне говорить, – осторожно заметил фон Хеммерле. – И ровным счетом ничего не должен. Но я точно знаю, что ты лжешь. Если смогу чем-нибудь помочь, только дай знать.
Николас покачал головой. От доброты, сочувствия друга на глаза навернулись непрошеные слезы. Он повернулся и прямо посмотрел на человека, давно ставшего не только другом, но и братом. Алекс преданно утешал его после смерти жены и дочки, неизменно оказывался рядом и в радости, и в печали. Они вместе праздновали и плакали, делились мыслями и переживаниями как самые настоящие братья.
– Моя мать до сих пор жива… все это время отец лгал мне и о ее смерти, и том, кем она была. А совсем недавно выяснилось, что она наполовину еврейка. Этого отец не знал, но на днях к нему приехал давний друг – высокопоставленный офицер вермахта – и предупредил, что если я вместе с сыновьями не уеду из Германии немедленно, то нас арестуют и отправят в концентрационный лагерь. Отныне и я сам, и мои дети стали евреями, а следовательно, людьми «нежелательными». Мне необходимы работа и финансовая поддержка в Америке, Англии или какой-то другой стране, куда удастся уехать. Понятия не имею, что делать и на какие деньги растить детей на чужбине. Работать могу только конюхом, грумом или шофером – ничего иного делать просто не умею. – Голос сорвался от сдержанных рыданий. Алекс остановился, повернулся к другу и замер.
– Ты серьезно? Это не шутка, не розыгрыш? – наконец с трудом проговорил он. История казалась невероятной, особенно слова о том, что мать Николаса жива, а сам он – еврей, пусть даже частично.
– Неужели я похож на шутника? Что же, черт возьми, мне теперь делать?
– Искать спонсора и работу, причем чертовски быстро, – мрачно ответил Алекс. Оба знали, что происходит в Германии со времени принятия инициированных Гитлером Нюрнбергских законов, вот только не могли представить, что травля затронет одного из них. Ужасная новость полностью объясняла убитый вид Николаса.
