— Удерживать его силой ты мне не велел.
Игорь с довольной улыбкой погладил супругу по волосам.
Он был рад тому, что увидел. Его вдруг осенило: ведь Фрося могла оказывать Вышеславу знаки внимания и тешить себя надеждами на взаимность. Скорее всего так и было, покуда Игорь развлекался с другими женщинами. Только Вышеслав не поддался искушению. И своими мечтами жена наверняка делилась с подругой, называя Вышеслава «своим» возлюбленным.
Всё это пронеслось у Игоря в голове.
— Ты была неподражаема, Фрося, — целуя жену, сказал он. — На месте Вышеслава я, пожалуй, не устоял бы.
— Имей в виду, голубь мой, коль ты опять потянешься к Алёне, я займусь Вышеславом всерьёз, — пригрозила Ефросинья. — И добьюсь своего!
— Не выйдет, милая, — засмеялся Игорь. — Вышеслав поедет обратно в Путивль воеводой. Люди тамошние просят меня об этом.
* * *
За Вышеслава действительно просили и бояре путивльские, и простые горожане. Запомнился он людям своей храбростью и справедливостью.
Игорь отправил друга в Путивль.
Терем княжеский в Путивле был ещё не достроен, поэтому Вышеслава с радостью принял в своём доме Борис Ясновитич.
Дел предстояло много. На первом месте был сбор денег и драгоценностей для выкупа из полона ратников путивльских. Этим занимался тысяцкий Борис, которого Игорь утвердил на это место. Помимо этого на заботах молодого тысяцкого было обучение войска, воинов в котором, как и прежде, было немного.
— Коль по весне поганые опять навалятся, не ведаю, как отбиваться будем, — честно признался Борис Вышеславу.
— В Глухове и Рыльске киевляне стоят, они помогут, — ободряюще сказал Вышеслав. — Опять же, Игорь в дружину к себе набирает людей охочих. Думаю, к весне будет у него войско.
Встретился Вышеслав и с боярыней Епифанией:
Та стала жаловаться ему на своё несчастье:
— Дочка у меня забеременела и не сказывает, от кого, таится. Я так подозреваю, наверно, какой-то степняк обрюхатил Василису прошлым летом. От нехристей немало женщин пострадало тогда. Служанка моя Оксинья и не молода уже, но и на неё позарился какой-то чёрт кривоногий! Предупреждала я, что в погребке не отсидишься. Падчерицу золовки моей поганые впятером обесчестили, а отроковице всего-то четырнадцать годков. Заикается теперь, бедняжка.
— Поговори хоть ты с Василисой, боярин, — попросила Епифания Вышеслава. — Она частенько тебя вспоминает.
Вышеслав не стал откладывать встречу с Василисой, судьба которой была ему небезразлична.
По февральскому липкому снегу вдвоём с Епифанией отправился он извилистой тропинкой вдоль оврага, выйдя из дома тысяцкого.
В голых ветвях яблонь и лип перекликались шумные галки. Солнце светило уже по-весеннему, под его жаркими лучами оседали сугробы.
Вышеслав и Епифания не спеша шли по улице. Встречные люди узнавали воеводу: женщины кланялись, мужчины снимали шапки.
Вышеслав загляделся на тесовые чешуйчатые маковки и сверкающие позолотой кресты большого Вознесенского собора. Выше крестов были только голубые небеса и хлопающая крыльями стайка сизых голубей. Он замедлил шаг и перекрестился, обнажив голову.
Терем Епифании находился на соседней улице. Василиса стояла на крылечке в наброшенной на плечи шубейке. Увидев, с кем идёт её мать, девушка опрометью кинулась в дом.
— Застеснялась, — усмехнулась Епифания.
В присутствии матери Василиса была неразговорчива с гостем, но, когда Епифания оставила их одних, отчаяние девушки прорвалось наружу.
— Жалею, что сама себя не убила, когда прикончила насильника. Тогда робость помешала, теперь не могу из-за него руки на себя наложить. — Василиса указала глазами на свой живот. — Матушка твердит: грех, грех... Подружки то же самое говорят, а сами шепчутся за моей спиной. Им ведь ведомо, что, когда половцы ворвались в Путивль, я вместе с матушкой за монастырской стеной укрывалась. Догадываются, что не от поганого я понесла. А как скажешь правду? Да и не поверят люди.
Василиса опустила голову, но не заплакала. Видимо, все слёзы уже выплакала.
— Уехать бы мне отсюда, — тихо добавила она, — да матушка не отпускает.
Вышеслав молчал, не зная, что сказать.
Вдруг ему захотелось круто изменить к лучшему жизнь этой милой большеглазой девушки, да и свою жизнь тоже. Довольно с чужими жёнами путаться, пора бы свою заиметь.
— Василиса, а ты впредь говори, что моего ребёнка носишь. Я ведь не просто так, я свататься к тебе пришёл.
Изумлённые девичьи очи так и вскинулись на Вышеслава.
— Мне хоть и тридцать четыре года, но я ещё могу с иным двадцатилетним парубком побороться, — сказал Вышеслав и подмигнул Василисе. — Пойдёшь за меня?
— Да и не дашь тебе столько, — пробормотала Василиса, борясь со смущением.
— Матушка твоя против не будет? — спросил Вышеслав.
Василиса не успела ничего ответить. В светлицу вошла Епифания, неся на блюде свежеиспечённые пироги.
— А вот и угощение приспело! — весело промолвила она. Затем добавила, глянув на дочь: — Чего это ты так раскраснелась? Чем-то её распотешил, Вышеслав Бренкович?
— Да вот хочу взять в жёны твою дочь, Епифания Глебовна, — серьёзным голосом сказал Вышеслав. — Заодно хочу повиниться, матушка-боярыня: от меня забеременела дочь твоя. Не по злому умыслу соблазнив я Василису, но по воле случая, не в силах был побороть искушение при виде красоты её.
Епифания чуть не выронила блюдо с пирогами.
— Ну знаешь, боярин! — грозно произнесла она, с маху опустив блюдо на стол, так что пироги рассыпались по скатерти. — От тебя не ожидала я такого!
Василиса вскочила со стула с пунцовым лицом.
— Не верь ему, матушка! — вскричала она. — Ни при чём тут Вышеслав Бренкович. Богом клянусь, ни при чём!
— Ступай к себе! — огрызнулась Епифания на дочь. — Тоже заступница нашлась!
Василиса не подчинилась:
— Никуда я не пойду! Без меня вы разругаетесь только.
— Ах так! — Епифания с недобрым прищуром взглянула на дочь. — Тогда признавайся, кто отец твоего ребёнка.
— Мёртв он, этого тебе довольно?
— Не довольно! Я хочу людям прямо в глаза смотреть. Кто он? Половчин иль из наших?
— Не терзай её, Епифания Глебовна, — поднялся с места Вышеслав. — Не от половца забеременела Василиса, но из-за половецкой напасти. Пусть люди думают, что от меня понесла дочь твоя. Ответь, согласна ты, чтобы дочь твоя вступила супругой в мой дом?
Епифания поправила повой на голове:
— Да у тебя и дома-то нет.
— Будет. И не дом, а хоромы!
