Дети бесовы кликом поля перегородили,
а храбрые русичи перегородили червлёными щитами.
Ярый тур Всеволод!
Стоишь ты в самом бою,
Прыщешь на врагов стрелами,
гремишь о шлемы мечами булатными!
Куда тур поскачет,
своим златым шлемом посверкивая,
там лежат поганые головы половецкие.
То было в те рати, в те походы,
а такой рати не слыхано!
С раннего утра до вечера,
с вечера до света летят стрелы калёные,
гремят сабли о шлемы,
трещат копья булатные в поле незнаемом,
среди земли Половецкой.
Чёрная земля под копытами костьми была засеяна
и кровью полита:
горем взошли они по Русской земле.
И случилось невероятное! Не выдержали нервы у стойкой Епифании, брызнули вдруг слёзы у неё из глаз. Уронила боярыня голову на ладони, не в силах сдержать рыданий.
Вышеслав прервал чтение. Обняв за плечи, проводил её до спальни и уложил в постель. Сам хотел уйти, но Епифания схватила его за руку, промолвив:
— Со дна печали взяты слова твои, Вышеслав. Слезами написаны из-под скорбного пера. Не думала я, что в тебе столь дивный дар!
«Вот какова сила слова! — восхищённо думал Вышеслав, оставшись один, радуясь первому успеху. — Сила моего Слова о полку Игореве! И Фрося непременно оценит её».
* * *
В Рождественский сочельник Игорь принимал в своём тереме гостей.
Как обычно, приехал брат Всеволод с супругой. Прибыли из Рыльска Агафья с сыном Святославом. Неожиданно пожаловал из Чернигова Ярослав Всеволодович со своим любимцем Ольстином. Был среди гостей посол от Всеволода Большое Гнездо, из-за которого, собственно, и объявился у Игоря черниговский князь. Ярослав сгорал от любопытства: «Зачем это понадобился Игорь суздальскому властелину?»
Как раз к сочельнику возвратилась из Галича Ефросинья, привезя долгожданные деньги, целый сундук серебра! Расщедрился-таки Ярослав Осмомысл!
Были и другие гости. И среди них незаметный, но наиболее желанный Игорю — Вышеслав со своей красавицей женой.
В сочельник главное блюдо на столе — сочиво из зёрен и мёда, приправленное сушёными ягодами, либо размолотыми орехами, либо изюмом: кто на что горазд. Выставлялись и прочие скоромные кушанья, благо закончился долгий Рождественский пост.
В этот торжественный день задумал Вышеслав преподнести Игорю свой подарок.
Когда отзвучали заздравные речи и наскучили пирующим грубые проделки и припевки скоморохов, и он громко обратился к хозяину дома:
— Дозволь, князь, иным песенным ладом слух твой порадовать.
Игорь кивнул милостиво.
По знаку Вышеслава челядинцы ввели в гридницу белобородого гусляра, сутулого и костлявого. Бережно поддерживал он перекинутые на широком ремне гусли. Усадили его отдельно на скамье, поднесли пенного мёду в позолоченном турьем роге. Ocушил рог, гусляр, утёрся ладонью, заблестели его живые ясные глаза под косматыми бровями.
Пробежал узловатыми пальцами по струнам, вдохнул полной грудью, и будто наполнился обширный покой густым его басом:
Не пристало ли нам, братья,
начать старинными словами
печальные повести о походе Игоревом,
Игоря Святославича?
Пусть начнётся же песнь эта
по былинам нашего времени,
а не по замышлению Бояна.
Все находившиеся в зале разом примолкли, даже слуги стали передвигаться тише и незаметней.
Игорь хотел было отпить вина из чаши, но так и не донёс её край до рта, замер в настороженном изумлении.
То же самое выражение было на лице Всеволода, вдруг забывшего про окорок в своей руке. Владимир и Святослав Ольгович, сидевшие рядом, переглянулись. Замолкла Агафья, о чём-то беседовавшая с Ефросиньей. Весёлое лицо Ольги враз стало серьёзным.
Василиса незаметно сделала Вышеславу ободряющий кивок.
А белобородый гусляр продолжал:
Начнём же, братья, повесть эту от старого
Владимира до нынешнего Игоря,
который скрепил ум силою своею
и поострил сердце своё мужеством;
исполнившись ратного духа,
навёл свои храбрые полки
на землю Половецкую за землю Русскую.
В царившем настороженном молчании знатных мужей, княгинь и боярынь было что-то таинственное, словно гусляр околдовал такое множество людей, взиравших на него, как на ангела, сошедшего с небес. Ему внимали с сосредоточенным видом, будто слова его были вещанием свыше.
И звучали гусли, лилась тревожная песнь:
Тогда вступил Игорь-князь в златое стремя
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою путь заступало;
ночь стонами грозы птиц пробудила;
свист звериный встал,
взбился див — кличет на вершине дерева,
велит прислушаться — земле незнаемой,
Волге,
и Поморью,
и Посулью,
и Сурожу,
и Корсуню,
и тебе, Тмутараканский идол!
Игорь опустил голову, хмуря брови. Слова гусляра падали ему в самое сердце! Он будто заново переживал прошедшие события.
А Игорь к Дону воинов ведёт! —
вещал гусляр напевными словами.
Уже несчастий его подстерегают
птицы по дубам;
волки грозу подымают по оврагам;
орлы клёкотом на кости зверей зовут;
лисицы брешут на червлёные щиты.
О, Русская земля! Уже ты за холмом!
Застыла половчанка, жена Владимира, боясь слово пропустить. И Лавр, сын Узура, так и оставшийся Игоря, тоже замер.
А голос гусляра звенел высоко и напряжённо:
Дремлет в поле Ольгово храброе гнездо.
Далеко залетело!
Не было оно в обиду порождено
ни соколу,
ни кречету,
ни тебе, чёрный ворон,
поганый половец!
Гза бежит серым волком,
а Кончак ему путь указывает к Дону...
Боярин Ольстин был поражён и растерян. Похолодело у него в груди. А вдруг и про него в песне сказано, как трусливо бежал он из битвы, войско своё бросив? Украдкой огляделся Ольстин, не заметил ли кто его волнение.
Вот уже и о битве пел гусляр:
Что мне шумит,
что мне звенит —
издалека рано до зари?
Игорь полки заворачивает,
ибо жаль ему милого брата Всеволода.
