С этими словами Вышеслав с лёгкостью подхватил на руки девушку, издавшую испуганный вскрик, и перекинул через седло стоявшего у коновязи коня.
Ратники загоготали пуще прежнего, глядя, как девица беспомощно болтает ногами в воздухе, и слыша её визг, вызванный испуганными шараханьями коня.
— Довольно потешаться, воевода, — подступила к Вышеславу Горислава. — Мы не за тем сюда пришли. Ныне из нас плохие воины, но дай срок, и в наших руках сила появится.
Вышеслав успокоил коня и снял с седла молодицу. Чернобровая едва не плакала от стыда и обиды.
— Обучать вас ратному мастерству у меня времени нет, — сурово сказал Вышеслав и кивнул в сторону ратников: — Мне бы этих успеть хоть чему-то научить.
— Мы и сами до всего дойдём, — не отступала Горислава, — ты только покажи, что и как, воевода.
— Сарафан придётся снять, боярышня, — заметил Вышеслав, забирая меч у Гориславы. — Вместо него кольчуга на тело да шлем на голову.
— Знаем, знаем, — хором отозвались девушки. — Не пугай, воевода.
— Да вы и щитов-то в руках не держали, — раздражаясь, сказал Вышеслав. — Не сладите вы ни с копьями, ни с луками тугими. Это вам не веретена крутить!
— Сладим, воевода, — сказала Горислава. — Ты нам только не мешай.
Вышеслав махнул рукой:
— Ладно, ступайте в сотню к Борису. Он вас всему обучит, а я вооружение дам. С богом, горлицы!
Вскоре весь город говорил о том, что в пешей городской сотне обучаются ратному делу дочери имовитых бояр и лучших мастеровых, чьи отцы сгинули в поле половецком. Поговаривали, что есть среди тех девиц отчаянных даже несколько молодых монахинь из местного женского монастыря. Кто-то говорил, что всего семь девушек в сотне у тысяцкого Бориса, кто-то утверждал, что уже пятнадцать.
Заинтересовалась девицами-воинами и Ефросинья.
Как-то за обедом княгиня стала расспрашивать о них Вышеслава. Сколько лет молодицам? Пригожи ли они? И каких родителей чада?
Вышеслав, уловив ревнивые нотки в голосе Ефросиньи, с усмешкой промолвил: -
— Дивлюсь я тебе, Фрося. Как будто у меня есть досуг, чтобы за девками бесшабашными поглядывать. Нет в моей дружине они, а в Борисовой сотне: намается он с ними!
— Может, девицы те и в Борисовой сотне, но оружие ты им давал, — холодно произнесла Ефросинья. — Служанки мои видели некоторых на теремном дворе. Сказывают, девки прямо кровь с молоком! А я-то глупая, думаю, с кем это мой милый пропадает с рассвета до полуночи.
Ратников я обучаю, Фрося, — нахмурился Вышеслав, отодвигая тарелку с кашей.
— Ясно, каких ратников! — усмехнулась княгиня. — Тех, что косы носят и мочатся сидя!
Вышеслав с молчаливым удивлением воззрился на Ефросинью: такой он видел её впервые.
— Ты думаешь, чьего ребёнка я ношу под сердцем? — продолжила княгиня, не пряча слёз. — Твоего, Вышеслав. Не об Игоре, а о тебе да о Владимире думала я ночами, проводив вас в поход. О тебе молила Бога денно и нощно, чтоб Всевышний уберёг от стрел и копий поганских. И ты уцелел, Вышеслав, выжил моими молитвами. Ты теперь мой, только мой! Так почему же я провожу ночи одна? Почему ты избегаешь меня? Неужели я так подурнела? Неужели ты разлюбил меня?
Вышеслав прижал Ефросинью к себе, чувствуя, что её трясёт в нервном припадке. Он шептал ей слова утешения, гладил по волосам. И не знал, как сказать, что не может он делить с нею ложе именно теперь, когда Игорь томится в плену...
Ефимия, улучив момент, наставляла Вышеслава:
— Коль зашло у вас дальше некуда, молодец, то лучше бы тебе не печалить княгиню понапрасну, ведь ей рожать скоро. Она по тебе с ума сходит, а ты словно не видишь! Да ещё молодиц в войско набрал, тоже удумал!
— Я?! — возмутился Вышеслав. — Молодицы те сами пришли в дружину проситься.
— Ну и гнал бы их в шею! — прошипела Ефимия. — Княгиня видишь как подурнела перед родами: их красота и младость ей как нож в сердце!
Днём позже в покои к. Вышеславу неожиданно пришла боярыня Епифания, муж которой ушёл в поход вместе с Игоревым полком. Пришла и сказала язвительно:
— Ежели ты, воевода, дочь мою семнадцатилетнюю в дружину взял, то, может, и меня возьмёшь заодно? У меня и силы побольше, и ростом я повыше, издали за мужчину сойду.
— Я твою дочь, боярыня, за косу в войско не тянул, сама она пришла, — разозлился Вышеслав.
— Сначала сын мой старший пал в сече на Чернорые-реке, потом брат голову сложил под Глебовом, а ныне муж в степях сгинул, — горестно перечислила Епифания. — Осталась дочь-красавица, и на ту уже кольчугу примерили. Без внуков хочешь меня оставить, воевода!
Епифания сделала стремительный шаг к Вышеславу, заметив, что он хочет отвернуться к окну, и повернула его к себе. В руках у неё и впрямь чувствовалась сила.
— В очи мне смотри, боярин. Ты один из Степи вернулся. Знаю, в сече ты стоял храбро и не на тебе вина за смерть мужей наших. Но ты княжий старший дружинник и был советником Игоря, потому и обращаюсь к тебе. Ответь, как мне дальше жить на белом свете, коль погибнет моя Василисушка? Кроме неё у меня никого нет. Мужа другого я, может, и найду, но детей у меня уже не будет, ибо годы мои ушли.
— Нелегко мне ответить на твой вопрос, — печалено промолвил Вышеслав. — Был бы я Бог, то воскресил бы сына твоего, и брата, и мужа. Но я сам смертен есть. И ещё более несчастен, чем ты, боярыня, поскольку ты тревожишься за дочь единственную, а у меня тревога за целый город. Стены есть, да защищать их некому...
Из глаз Епифании заструились слёзы, она уронила голову Вышеславу на плечо.
«Печаль обильно растекается по земле Русской, — думал Вышеслав, обнимая вздрагивающие от рыданий плечи женщины, — князья сами на себя крамолу куют и стрелы по земле сеют, сокращая жизни людские. В усобицах погибает Русь на радость половцам. жёны русские сыновей рожают на погибель, оплакивают мужей и братьев, сгинувших в походах. Иные из жён и сами влачат рабскую долю в половецких кочевьях. Будет ли конец этому? Божьим ли провидением, человеческим ли хотением, прозвучит ли в ушах у всех князей то СЛОВО, что напитает их мудростью, и вспомнят князья, что все они друг другу братья».
* * *
Когда заколосились хлеба, а на яблонях и вишнях налились соком плоды нового урожая, примчался в Путивль мальчонка лет двенадцати. Лошадь под ним без седла, вместо узды верёвка.
Малец сообщил, что орда половецкая обступила пограничный городок Вырь. Воевода тамошний взывает о помощи.
— Шибко подмоги просит дядька Нечай, — размазывая слёзы по грязному лицу, причитал отрок. — Не продержаться ему долго, ибо степняков тьма-тьмущая!
— Ты-то, братец, как вырваться сумел? — спросил Вышеслав юного гонца.
— Ночью речку Вырь переплыл вместе с конём и был таков, — ответил отрок. — Ночью-то степняки не шастают, боятся.
