«Ну что, красавица, познакомимся ближе?»
«Ещё не знаю», — кокетливо отозвалась девушка, и Сатурн вздрогнул — настолько реально прозвучал голос.
И он, этот голос, сорвал плотину в душе молодого человека.
Эмоции захлестнули его, заставили задрожать и взвыть от нетерпения, от желания увидеть Дарью, зайтись бешенством от мысли, что кто-то другой обнимает её, лапая нежное тело похотливыми руками.
И этого «кого-то» захотелось убить.
«Проклятье!»
Он схватил очки, надел, выбежал из дома — просто так, без всякой цели, куда глаза глядят, в сумерки, в наступающий вечер, когда в тёмных очках неуютно и глупо, и все оборачиваются, и надо бы снять, но они давно стали родными, привычными, а чужие взгляды раздражают, изводят, и вот Сатурн останавливается в пустом переулке и снимает очки.
Оглядывается.
И убеждается, что вокруг — те же сумерки. Такие же тёмные, как в очках. И только глупые люди этого не понимают, не видят, что мир всегда мрачен, как на него ни смотри, и ярким он может стать, только если рядом Даша.
«Не думай о ней!»
Сатурн снова надел очки.
Снял.
Надел.
Проклял мир и побежал домой, но не кратчайшим путём, а через соседнюю улицу. Потом свернул на следующую, сделал здоровенный крюк, вспотел, еле добрался до дома, в лифте ощутил, как дико устал, понял, что до крови стёр ноги — бегать в элегантных ботинках то ещё развлечение, — улыбнулся.
Дома упал на тахту и ощутил такую слабость, какой с ним ещё не случалось, и сразу же уснул — не раздевшись, без простыни, без одеяла, точно тёмный обморок одним глотком сожрал его.
* * *
Вечер сменился ночью. Взошла и потерялась луна, ветер пошуршал листьями и улетел прочь.
Ночь…
Странное время. Какие тени вышли из него, бесшумно промчались через город и то ли исчезли, то ли затаились рядом до поры до времени? Что за тени теперь рядом с нами?
Или это и есть мы?
Или это то, чем мы хотим стать?
Или же всё это лишь дуновение причудливого ночного сна?
Впрочем, что есть жизнь, если не сон…
ГЛАВА 5
— Рад, искренне рад снова вас видеть, — заулыбался Меркель при виде появившегося в дверях Бранделиуса. — Я всегда считал, что правильный клиент, он как бумеранг — обязательно возвращается.
— Разве ты меня бросал? — удивился Бранделиус.
— Я образно, — уточнил Авдотий. И очень добродушно, совсем по-белорусски, заулыбался. — На самом деле в наши беспокойные дни каждый клиент на вес золота. Кризис, знаете ли, каждая копеечка на учёте, за каждой приходится наклоняться, не жалея ног.
— Шаманство не даёт прежнего дохода?
— Не шаманство, а шаманизм, — поправил посетителя Меркель. — И — да: народ стал прижимист. И это несмотря на то, что я предоставляю исключительно российский продукт, изобретённый и изготовленный у нас, в Сибири, не опирающийся на демонические учения безбожного Запада…
— Кажется, тебя понесло, — строго заметил Антон Арнольдович. — Будь проще.
— Извините: готовлю речь для Всемирной конференции эзотерических наклонностей Восточного полушария, — с гордостью сообщил Меркель. — Через две недели буду выступать на Олимпийском стадионе в Салехарде… Билеты на самолёт, раз уж вам интересно, стоят огромных денег, а организаторы…
— Мне неинтересно, — отрезал Бранделиус.
— Зачем же спросили?
Несколько томительно долгих секунд маги внимательно смотрели друг другу в глаза с таким видом, будто силились понять, кто из них идиот, после чего москвич шёпотом, почти шипя угрожающе, осведомился:
— Ты для чего меня бесишь?
И белорус мгновенно сдулся, даже съёжился, всем своим видом давая понять, что никак не собирался злить столь могущественного колдуна.
— Прошу прощения, Антон Арнольдович, просто вы спросили… А я действительно в Салехард… И насчёт доходов не лгал…
— Ты собрал мой заказ?
— Полностью! — восторженно выдохнул шаман, продемонстрировал гостю иностранный знак «ОК», отлучился в соседнюю комнату, представлявшую собой нечто среднее между встроенным шкафом, подсобным помещением и погребом, вернулся с крепкой картонной коробкой, на боку которой грустила линялая надпись: «Для биологических отходов», и водрузил её на стол. — Прошу!
— Гм… — Запас алхимических зелий ещё не исчерпался, снадобий и их составляющих тоже было в достатке, поэтому в первую партию товара Бранделиус велел вложить только «батарейки» с магической энергией Колодца Дождей — они расходовались со страшной скоростью. Подойдя к столу, москвич раскрыл коробку, извлёк выбранный наугад кувшин и принялся внимательно, даже с излишней дотошностью, исследовать печать Зелёного Дома на залившем горлышко сургуче.
— Красивое колечко, — заметил Меркель, кивая на перстень с крупным синим камнем, который Бранделиус с недавних пор был вынужден носить постоянно. — Раньше не видел.
— Разбирал вещи и нашёл, — коротко ответил москвич.
— Оно вам не идёт.
— Прадедушка завещал не снимать.
Бранделиус надеялся, что после такого достаточно грубого ответа белорус сообразит, что пора заткнуться, но… Но Авдотий был гораздо умнее, чем считал гость, он понял, что москвич не хочет говорить о перстне, и продолжал изображать дурака.
— Продавать не собираетесь?
— А у тебя здесь ломбард?
— В том числе. Времена сейчас тяжёлые — кризис…
— Заткнись.
— То есть не продаёте?
Вместо ответа Антон Арнольдович демонстративно вернулся к коробке, шёпотом произнёс: «Три… пять… пятнадцать… Вроде всё на месте…» — закрыл крышку и выдал шаману заранее заготовленный конверт с наличными.
— С тобой приятно иметь дело.
— С вами тоже, — не стал скрывать повеселевший шаман. — Только вот муха показалась мне абсолютно излишней.
— У тебя диптерофобия?
— Что это вы такое говорите? — растерялся Авдотий. — Не нравятся мне ваши подозрения, Антон Арнольдович, не по-людски это.
— Диптерофобия — это боязнь мух, — высокомерно объяснил москвич.
— С детства.
— Излечить?
— Я к ней привык.
— Как скажешь… — Бранделиус медленно провёл рукой по коробке, однако снимать её со стола пока не стал, вновь посмотрел на шамана: — В последнее время у меня появилось странное чувство, будто сюда кто-то приехал…
Заявление вызвало очевидную реакцию:
— Наша Уфа, Антон Арнольдович, довольно большой город и не такая уж провинция, как вам из Тайного Города кажется. Сюда постоянно кто-то приезжает. — Меркель выдержал короткую паузу, размышляя, и добавил: — И уезжает.
