Именно от Марии-Антуанетты я услышала первую похвалу, первую просьбу. Я придумала для мадам де Ламбаль, ее ненаглядной Терезы, с которой она так часто виделась, туалет нежно-голубого цвета, который, по всеобщему мнению, был этой даме очень к лицу. Наследница разделяла эту точку зрения, о чем и сообщила мне при встрече.
— Вы — гений кружева, — сказала она. — Вы бы согласились работать на меня?
В то время, однако, проблемы внешнего вида занимали ее очень мало. Куда больше, чем красивых нарядов, Марии-Антуанетте хотелось того, чего нельзя купить даже на всю королевскую казну: близкого друга, немного тепла. Во дворцах этого не слишком-то много, особенно в Версале. Мне, по крайней мере, наследница казалась очень одинокой.
Одиночество… Это чувство было мне знакомо. И я угадывала его в глазах молодой австрийки.
Мне всегда было жаль принцев и принцесс. Они всего лишь несчастные птицы, заточенные в золотые клетки. Жалкие растения, поддерживаемые подпорками в тени огромных дворцов.
День за днем я наблюдала за тем, как подрастает маленькая наследница. Под корсажем расцвела грудь, походка стала ровнее. Мария-Антуанетта почувствовала интерес к нарядам и потребовала корсет. Он делал ей больно, но зато какой тонкой становилась талия! Наследница превратилась в настоящую красавицу и полюбила подолгу рассматривать себя в зеркале. Не без моей помощи она покидала страну детства.
— Принцесса очаровательна, будто сошла с картины Буше
[40]
!
— Она так мила! Как девушки Фрагонара
[41]
, — нежно ворковали придворные дамы во главе с Ноай.
Я же видела в Марии-Антуанетте лишь тихую грусть и задумчивость Греза
[42]
.
Этот год подарил мне двух малышей. Маленькую девочку благородного происхождения, которой я собиралась помочь посредством пышного волана, и мальчика, которого я тоже должна была поддержать, но другим образом и позже. Его появление я приняла с огромной радостью.
Я всегда любила детей и даже мечтала о маленькой девочке. Только я молила небеса послать мне ребеночка нежного и ласкового, а не такого жестокого, как его отец.
Этой мечте не суждено было сбыться. Моя жизнь была бешеной гонкой, так что времени на материнство почти не оставалось. Да и действительно ли я хотела родить ребенка? Я только начала выкарабкиваться из бедственного положения, а до самого невероятного осталось рукой подать. Ведь я готовилась стать модисткой будущей королевы Франции!
Мне двадцать пять лет — это немало, говорила я себе, но и не так уж и много. Не нужно торопить события, пусть маленький появится, когда придет время. Моя мама, например, ждала моего появления на свет более сорока лет.
Тем временем у моего брата Луи-Николя родился второй ребенок, и я стала крестной матерью. Мальчик оказался обладателем самого красивого костюмчика для грудничка и двойным именем. К этому выбору я отнеслась чрезвычайно серьезно. Впрочем, я всегда ко всему подходила основательно. В результате мой племянник стал Клодом-Шарлеманем! Достаточно помпезно, но и двойные имена тогда были в моде.
Это случилось сразу после того, как нас покинул Жан-Франсуа.
Удар шпаги и несчастный поединок на земляном валу Аббевиля. Бог подарил мне племянника, но отнял еще одного брата. К моим бедам добавилось новое несчастье.
Узы, связывающие меня с Белльманом-Ноелем, становились все слабее. Наши с ним отношения порядком поистрепались. Но после всего, что было, это, наверное, самое лучшее, что могло с ними произойти.
Я была недовольна жизнью. Меня постигло горе, но я скрывала это, и, не видя моих слез, люди сочли меня скверной. Глупцам неведомо невидимое несчастье. Возможно, чужая беда придала им силы, а я и без того не давала людям покоя, поскольку казалась непоколебимой. «Торнадо, скала, вулкан…» Я была и остаюсь этим триединством, этой тайной формулой, что закалила мой характер и выковала мою судьбу. Я была вовсе не бессердечной, а лишь надменной и сдержанной.
У тех, кому суждено стать легендой, очень трудная жизнь. Мое собственное существование рано омрачилось несчастьями, потерями. Те, кому удается уйти от судьбы, обречены помнить все. Они всегда на виду, их легко очернить и уничтожить. Видит Бог, мне, равно как и мадам Антуанетте, выпало испытать это на себе.
Время, о котором я говорю, — это пора наших первых встреч, которую я всегда вспоминаю с удовольствием.
Сегодня я могу откровенно признаться, что та маленькая девочка (а тогда она и была всего лишь маленькой девочкой) оказалась для меня подарком, который сделали мне Австрия и жизнь. Между нами мгновенно возникла гармония. Да-да, именно гармония. Другого слова я не нахожу.
Уже в тот день, когда я увидела принцессу, поняла, что буду предана ей навеки. Я знала также, что наши пути теперь крепко сплетены. Не спрашивайте меня, откуда мне это было известно, — я это чувствовала, и все.
У меня было ощущение, будто я знаю Марию-Антуанетту всю жизнь. Если бы я верила в существование предыдущих жизней, как лжепророк Калиостро, то решила бы, что в прошлом мы были сестрами. Если бы я имела счастье верить во все эти вещи, то сказала бы еще, что наша встреча была неизбежна.
Я стала все чаще появляться в Версале. Наследница ценила и уважала меня, а злые языки с удовольствием обсуждали:
— Эта Бертен умеет считать!
— Денег у нее куры не клюют.
Поговаривали, будто наследница исполняет все мои просьбы, даже угадывает их наперед, что я стала ее пикардийской тенью. Теперь я была важной особой, вокруг меня начали увиваться разного рода просители, которые пели на все голоса: «Малышка Бертен!». Они спешили тихонько сунуть мне прошение, рекомендацию. Такие незначительные одолжения повышали мой престиж, и я выполняла их вполне охотно. Сильные мира сего внезапно почувствовали ко мне живейший интерес и оказывали массу любезностей. Быть близкой к наследнице было огромной привилегией. Через меня они пытались снискать ее благосклонность.
