Без четверти одиннадцать Голицын подъехал к пашутинскому дому. Подумал: отпускать ли извозчика? Решил, что тот еще может пригодиться.
Сойдя наземь шагах в двадцати от крыльца, Андрей прошелся взад-вперед, изучая обстановку. Теперь он сообразил, где сидели давеча в засаде Тухачевский, Жатецкий и Сидоров. Сейчас вокруг не было ни души. Хотя очень может быть, что дом охраняли более опытные люди. На всякий случай Андрей взял петлю свертка в левую руку, а правой сжал рукоятку «смит-вессона». Взбежав на крыльцо, он прислонился к двери спиной и еще раз осмотрел улицу. Ничего опасного не обнаружил. Тогда он покрутил ручку дверного звонка, в ответ изнутри донеслось громкое дребезжание. Еще раз оглядев окрестности и услышав шаркающие шаги, капитан отскочил от двери.
— Кого еще нелегкая принесла? — донесся хриплый, недовольный голос. Он явно не принадлежал вдове.
— Из Канцелярии Его Императорского Величества. Открывайте! — рявкнул Голицын.
За дверью явственно охнули, загремел засов, клацнул замок. Тяжелая створка приоткрылась, и на Андрея уставились круглые от страха, подслеповатые глаза.
— А-а… вы кто будете?
— Капитан Голицын. Со срочным пакетом для госпожи Пашутиной.
— Ох, ма… — Дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой человек в выцветшем, потертом мундире солдата-артиллериста на плечах, домашних панталонах и обрезанных валенках на босу ногу. Он, прищурившись, несколько секунд разглядывал Андрея, потом спохватился, отступил на шаг в сторону и даже сделал попытку выпрямиться по стойке «смирно». Однако последнее у него не получилось — старый солдат болезненно сморщился и виновато сморгнул.
— Извиняйте, ваше благородие, спина перебита… Проходите.
— Где воевал? — поинтересовался Голицын, входя в просторную прихожую. Правда, здесь было довольно темно, окно над входной дверью не мыли очень давно, а канделябр, стоявший слева на полке, давал тусклый дрожащий свет от двух парафиновых свечей.
— Балканская кампания. Ранен дважды — под Плевной у Горного Дубняка и под Пловдивом. — Старик покряхтел, попереминался с ноги на ногу. — А что ж вы так рано-то прибыли, ваше благородие? Хозяйка моя еще не принимает…
— Срочное дело, герой. Так что иди, зови хозяйку. Я в гостиной подожду.
Ждать Голицыну пришлось довольно долго. Он слышал в глубине дома женские голоса, причем довольно сердитые. Кажется, вдова ссорилась с кухаркой и еще какой-то женщиной.
Капитан положил свой сверток на подоконник и развлекался фарфоровыми фигурками на каминной доске. Камин по случаю летней жары не топили, но Голицын на всякий случай осмотрел его — нет ли следов сожженных бумажек. В доме, где регулярно появляется Рейли, такое вполне могло быть. Но больше всего Андрея поразил телефон.
Осматривая гостиную, он наткнулся в углу на небольшой столик, сработанный в итальянском стиле, в окружении двух низких пуфиков. На темно-зеленой под малахит полированной столешнице расположилось чудо технической мысли — настольный телефонный аппарат производства шведской фирмы Eriksson, уже получивший прозвище «Эйфелева башня» за сходство очертаний со знаменитым творением инженера Эйфеля в Париже.
«Вот это номер! — Голицын в изумлении уставился на аппарат. — Откуда у вдовы полковника, получающей мизерную пенсию, такая роскошь?! Не иначе, господин антиквар расстарался!..»
Наконец двери гостиной распахнулись, и в помещение вплыла высокая, располневшая не по годам женщина, одетая в темное домашнее платье и чепец.
Лет ей на вид было чуть за тридцать, и Голицын, придумавший свою классификацию достойных внимания дам, определил Раису Пашутину так: «домашняя женщина». Ее крупные пухлые руки были отнюдь не в пудре, а в муке. Мукой же был выпачкан низ платья.
Однако лет пять назад вдова, похоже, была очень красива, да и теперь еще произвела бы впечатление на любителя сдобных и роскошных форм. Щеки — с естественным румянцем, тугие, шея — стройная, плечи — великолепны, волосы под чепцом — темные и пышные. Движения вдовы показались Андрею плавными, и сразу же в голове возникла картинка, как эта женщина приводит в порядок комнату, расправляя занавески, расставляя безделушки на комоде, нагибаясь за упавшей салфеткой. Она вполне могла служить музой домашнего уюта, если бы нашелся художник, умеющий оценить это. Но современные художники бросились рисовать угловатых девиц, у которых на лице было написано: у меня скверный характер, склонность к истерикам и страсть командовать.
Невольно вспомнилась женщина, бывшая совершенной противоположностью вдовы: танцовщица Ида Рубинштейн. Голицын видел в Русском музее ее скандальный портрет работы покойного Валентина Серова и согласился с общим мнением: ничего более костлявого природа не создавала. Не женщина, а какой-то кузнечик! И ведь этакое безобразие входит в моду…
— Капитан Службы охраны высшей администрации при Канцелярии Его Императорского Величества Голицын, — отрекомендовался Андрей.
— Чему обязана? — немного растерявшись, спросила Пашутина. — Вы садитесь, ради бога… что стоять-то…
Голицын отметил: женщина струхнула. Он сел на стул и выдержал совершенно артистическую паузу. Кажись, артистка Сара Бернар первая сказала: «Если взял паузу, держи ее, сколько можешь». А гениальная француженка свое ремесло знала.
Пашутина тоже села — на диван, поближе к круглому столику на гнутых ножках. На нем Андрей заметил шкатулку с папиросами, пепельницу и спичечницу. Вдова, несколько смутившись, отряхнула руки, потом вдруг выпрямилась, извлекла из шкатулки длинную дамскую папироску, прикурила и, прищурившись, посмотрела на гостя.
Андрей понял: мода на роковых женщин и сюда пробралась. И ничего удивительного — если тут бывает госпожа Залесская… или миссис Рейли?.. Кто их, этих эмансипированных дам, разберет!
— Итак, — начал Голицын. — Итак…
И покачал головой.
У вдовы едва заметно дрогнула рука с папиросой, и на секунду метнулся в сторону взгляд. «Ага, у мадам имеется-таки камень за пазухой!» — Андрей сделал вид, что не заметил замешательства хозяйки.
— Так что же привело вас в мой дом? — поинтересовалась Пашутина.
— Дело государственной важности, — строго сказал Голицын. — Среди ваших знакомых, сударыня, есть некая госпожа Залесская…
— Я не могу отвечать за все ее затеи… — вдова неожиданно покраснела. — Я не желаю терять репутацию! Все, что у меня есть, это репутация. Вы скажете — дом… Поверьте, я не знаю, как быть с этим домом, он заложен в Дворянском земельном банке. Никто не знает… Я пыталась брать жильцов — боже мой, я не знала, как от них потом избавиться! Но я никогда, никогда…
И она опять бросила взгляд в сторону. Голицын проследил за ним. Отчего-то Пашутина боялась собственной этажерки с книгами и безделушками?
— Вернемся к госпоже Залесской, — строго сказал Андрей.
— Я все понимаю! Но моей вины в этом нет, я и повода не давала!.. — Тут Пашутина вдруг вспомнила, что решила изображать роковую женщину, нервно затянулась дымом, выдохнула, вздернула подбородок. — Нельзя упрекать даму в том, что она производит впечатление, это просто смешно, ха-ха-ха!
