С детства Мэри-Энн много читала и, как многие читающие дети, часто сочиняла собственные сказки. Она даже радовалась тому, что у нее не было друзей: «На свободе я могла предаваться мечтам и выдумывать всевозможные истории, в которых была главным действующим лицом». Отрочество и юность девочки прошли в закрытых школах. В пять лет Мэри-Энн отдали в пансион мисс Лэтом в Эттлборо. Через несколько лет она перешла в пансион миссис Уоллингтон в Нанитоне, где подружилась с главной воспитательницей, ирландкой, которая принадлежала к евангельским христианам и искренне пыталась «привести нашу аномальную англо-евангелическую жизнь в какое-то соответствие с духом и безыскусным словесным посланием Нового Завета». В очередном пансионе в Ковентри Мэри-Энн попала под влияние Ребекки и Мэри Франклин, сестер-баптисток, и сделалась еще более серьезной и религиозной; впрочем, там же она начала расширять свой круг чтения – в него попали и Паскаль, и Шекспир, и Вальтер Скотт, и даже Байрон. В школе сестер Франклин Мэри-Энн начала даже сочинять свой первый роман – отрывки из него перемежаются в ее тетрадях со стихами религиозного содержания.
В конце 1835 года девушка вернулась домой, чтобы помогать своей сестре Крисси ухаживать за больными родителями. Мистер Эванс, страдавший от камней в почках, вскоре поправился; мать умерла от рака груди в феврале 1836 года. Когда в 1837 году Крисси вышла замуж, Мэри-Энн осталась в доме отца единственной хозяйкой. Смерть матери и болезнь отца только усилили ее религиозность, наполнив девушку решимостью встать на путь христианской аскезы. «О, если бы мы могли жить только для вечности, если бы мы могли осуществить ее близость, – писала она мисс Льюис. – Когда я слышу, что люди женятся и выходят замуж, я всегда с сожалением думаю о том, что они увеличивают число своих земных привязанностей, которые настолько сильны, что отвлекают их от мыслей о вечности и о Боге, и в то же время настолько бессильны сами по себе, что могут быть разрушены малейшим дуновением ветра… Я все-таки думаю, что самые счастливые люди – это те, которые не рассчитывают на земное счастье и смотрят на жизнь как на паломничество, призывающее к борьбе и лишениям, а не к удовольствиям и покою. Я не отрицаю, что есть люди, которые пользуются всеми земными радостями и в то же время живут в полном единении с Богом, но лично для меня это совершенно неосуществимо. Я нахожу, что, как говорит доктор Джонсон относительно вина, полное воздержание легче умеренности».
Апогея эти настроения достигли в 1838 году, когда Мэри-Энн отправилась в Лондон с братом Айзеком и отказалась пойти в театр, а на память о путешествии приобрела трактат Иосифа Флавия «Иудейские древности» – не самое вменяемое чтение для девушки девятнадцати лет. Забросив «легкое чтение», включая романы Скотта, Мэри-Энн переключилась на серьезную литературу – трактаты по геометрии, химии, энтомологии, богословию, метафизике, латинскому языку.
В январе 1840 года состоялась первая литературная публикация Мэри-Энн Эванс – ее религиозное стихотворение опубликовал англиканский журнал «Christian Observer». Однако к этому времени круг ее чтения расширился настолько, что слепая вера стала закономерно сдавать позиции. Наметился в ее жизни и еще один переворот: Айзек женился, перенял у отца должность управляющего поместьем и переехал в его дом, а мистер Эванс с дочерью переселились в предместье Ковентри. Там Мэри-Энн познакомилась с фабрикантом Чарльзом Брэем и его супругой Кэролайн, и эти люди навсегда изменили ее жизнь.
Супруги Брэй часто принимали в своем доме именитых гостей, включая романиста Уильяма Теккерея, социалиста Роберта Оуэна, философа Герберта Спенсера, поэта и эссеиста Ральфа Уолдо Эмерсона. Сам Брэй принадлежал к унитарианской церкви, то есть верил в Единого Бога, но не в Троицу и не в таинства; он предпочитал рациональный подход во всем, включая христианскую религию, увлекался френологией, разделял воззрения Оуэна на социализм и был приятным в общении и разносторонне образованным человеком, что не могло не импонировать Мэри-Энн. Проведя весь 1841 год в «кружке» Брэев, она излечилась от болезненного религиозного мировоззрения и второго января 1842 года объявила отцу, что прекращает ходить в церковь. Следующие месяцы были омрачены событиями, которые Джордж Элиот назовет позже «священной войной» с отцом. К маю страсти поутихли, и девушка согласилась хотя бы сопровождать отца на богослужения.
Так Джордж Элиот отринула первый из двух столпов викторианского общества – религию.
3
В 1844 году Мэри-Энн Эванс довелось впервые заработать деньги изящной словесностью: она начала переводить на английский «Жизнь Иисуса» германского философа и теолога Давида Фридриха Штрауса, доказывавшего, что Евангелия несут в себе элемент позднего мифотворчества. Идея взяться за этот перевод возникла у девушки после знакомства с супругой Чарльза Хеннелла (брата миссис Брэй), которая начала переводить Штрауса, но бросила перевод после замужества. Объем этого написанного сложным языком сочинения был огромен – 1500 страниц! – и очень скоро Мэри-Энн стало «тошнить от Штрауса», особенно от того, как он демифологизировал «прекрасную историю распятия». Однако перевод она завершила достаточно быстро: уже в 1846 году «Жизнь Иисуса» вышла на английском без упоминания имени переводчика. Получив за работу 20 фунтов, Мэри-Энн по собственному почину взялась переводить с латыни «Богословско-политический трактат» Спинозы.
Теперь ее увлекала философия: «О, если бы мне удалось примирить философию Локка с Кантом! – сказала она как-то подруге. – Ради этого стоило бы жить!» В одном из писем Мэри-Энн сообщает, что хотела бы написать собственный трактат «О преимуществе утешений, доставляемых философией, над утешениями, доставляемыми религией». Список ценимых ею философов беспрестанно пополнялся, в том числе потому, что она овладевала все новыми языками, чтобы читать философские сочинения в оригинале. «Стоит приложить все усилия, чтобы выучить французский, чтобы прочесть только одну книгу – «Исповедь» Руссо», – говорила она. В 14 лет Мэри-Энн начала учить итальянский, греческий и латынь, позже занималась немецким и французским, в зрелости выучила испанский и даже читала Ветхий Завет на иврите, что очень помогло ей во время работы над «Даниэлем Дерондой».
В марте 1845 года она отклонила предложение руки и сердца местного художника, сделанное через несколько дней после знакомства. К этому времени здоровье мистера Эванса начало ухудшаться, и Мэри-Энн почти все время проводила у его постели, выполняя роль сиделки. Ее отец скончался в последний день весны 1849 года. Уже в июне Мэри-Энн, пребывавшая на грани нервного срыва, уехала из Англии вместе с Брэями и провела остаток года во Франции, Италии и Швейцарии. Здесь пути друзей разошлись, и Мэри-Энн провела зиму в Женеве, в доме Франсуа д’Альбера-Дюрада, художника, который написал первый ее портрет. В марте 1850 года она вернулась в Англию, к своему неоконченному Спинозе, и стала жить с Брэями в Ковентри.
В 31 год в Мэри-Энн созрело намерение зарабатывать на жизнь сочинительством, но не романов – о них будущая Джордж Элиот даже не помышляла, – а статей и рецензий. Друг мистера Брэя Джон Чэпмен, издатель, опубликовавший перевод Штрауса, предложил ей стать соредактором журнала «Westminster Review», где Мэри-Энн уже печаталась, подписываясь именем «Мариан» (которое с этих пор стала использовать). В январе 1851 года Мариан даже переселилась в Лондон, в обширный дом Чэпмена, куда тот пускал «литературных» постояльцев. Чэпмен проживал в этом доме вместе с женой, двумя детьми и любовницей. Судя по дневнику издателя, между ним и Мариан было нечто большее, чем просто дружба; неудивительно, что жена с любовницей, узнав о новом увлечении своего мужчины, сделали все, чтобы жизнь ее стала невыносимой, так что уже в марте Мариан вернулась в Ковентри. Тем не менее она согласилась стать соредактором «Westminster Review» и два года возглавляла этот журнал. Чэпмен убедил своих женщин, что Мариан нужно жить в Лондоне; в сентябре она вернулась в его дом на правах постоялицы.
