– Садитесь же, – сказала Доротея, подвигая ей кресло. – У вас ко мне есть дело? Я буду счастлива, если смогу помочь.
– Я к вам ненадолго, – ответила мисс Ноубл, сунув руку в корзиночку и нервически вцепившись в какую-то лежавшую там вещицу. – Я пришла с другом, он меня ждет на кладбище. – Тут вновь послышалось невнятное попискивание, и, сама не сознавая, что делает, мисс Ноубл вытащила из корзиночки вещицу, которую сжимала в руке. Это оказалась черепаховая коробочка для мятных лепешек, и у Доротеи запылали щеки.
– Мистер Ладислав, – робко продолжала старушка. – Он боится, не прогневил ли он вас, и просил меня узнать, позволите ли вы ему зайти на несколько минут.
Доротея ответила не сразу: ее первой мыслью было, что она не может принять его здесь, в библиотеке, над которой, казалось, с особой силой тяготел запрет покойного мужа. Она взглянула на окно. Не выйти ли к нему? Небо затянули темные тучи, деревья вздрагивали, надвигалась гроза. К тому же ей просто страшно к нему выйти.
– Миссис Кейсобон, прошу вас, примите его, – жалобно сказала мисс Ноубл, – ведь иначе мне придется, вернувшись, сказать «нет», а это огорчит его.
– Да, я приму его, – сказала Доротея. – Будьте добры, передайте ему, что я его жду.
Как еще могла она поступить? Ничего она не желала в этот миг так страстно, как увидеть Уилла, мысль о том, что сейчас она с ним встретится, затмевала все, и в то же время она трепетала, охваченная тревожным ощущением, будто отваживается ради него на непозволительный поступок.
Когда старушка засеменила прочь, спеша выполнить возложенную на нее миссию, Доротея остановилась посреди библиотеки, уронив крепко сжатые руки, и не сделала попытки принять исполненную спокойного достоинства позу. Менее всего она думала сейчас о том, в какой позе стоит: все ее мысли были о том, что происходит в душе Уилла, и о несправедливом отношении всех окружаюших к нему. Возможно ли, чтобы чувство долга сделало ее жестокой? С самого начала обида за гонимого питала ее привязанность к нему, и желание защитить его стало еще сильней после всего, что она выстрадала накануне. «Если я его слишком сильно люблю, то потому, что с ним обходились так дурно», – мысленно произнесла она, обращаясь к воображаемым слушателям, и тут дверь отворилась и перед ней предстал Уилл.
Она не тронулась с места, и он направился к ней; Доротее никогда еще не приходилось видеть такого робкого и нерешительного выражения на его лице. Он был так неуверен, что боялся неосторожным словом или взглядом еще больше увеличить разделявшую их пропасть; Доротея же боялась своих чувств. Она стояла как зачарованная, не шевелясь, не разжимая рук, и лишь глаза смотрели грустно, умоляюще. Увидев, что она не протягивает ему, как обычно, руки, Уилл остановился в нескольких шагах и в замешательстве пробормотал:
– Я так вам благодарен, что вы согласились со мной повидаться.
– Я хотела повидаться с вами, – сказала Доротея. Иных слов она придумать не сумела. Ей не пришло в голову сесть, и это окончательно обескуражило Уилла, тем не менее он решил договорить до конца все, что собирался ей сказать.
– Боюсь, мое слишком поспешное возвращение кажется вам глупым и ненужным. Что ж, поделом мне, я и впрямь нетерпелив. Вам известна… теперь каждому известна злосчастная история, связанная с моими родителями. Я узнал ее еще до отъезда и собирался непременно рассказать вам… если мы когда-нибудь встретимся.
Доротея слегка шевельнулась, разжала руки и тотчас же их сложила.
– Но сейчас об этой истории сплетничает вся округа, – продолжал Уилл. – Мне бы хотелось, чтобы вы узнали об обстоятельстве – оно случилось еще до того, как я отсюда отбыл, – которое побудило меня ускорить мое возвращение. По крайней мере, я считал, что это обстоятельство оправдывает мой нынешний приезд. У меня возникла мысль попросить Булстрода употребить на общественные нужды некоторую сумму – ту сумму, которую он собирался мне отдать. Пожалуй, Булстроду делает честь то, что он намеревался возместить мне давний ущерб; он предложил мне немалые деньги, стремясь загладить свою вину. Впрочем, вам, наверное, известна эта гнусная история?
Уилл нерешительно взглянул на Доротею, но к нему мало-помалу возвращалась вызывающая смелость, неизменно овладевавшая им каждый раз, когда речь заходила о его происхождении. Он добавил:
– Вы ведь знаете, как мне все это неприятно.
– Да, да, я знаю, – торопливо подтвердила Доротея.
– Я предпочел отказаться от средств, происходящих из такого источника. Не сомневаюсь, поступи я иначе, я заслужил бы ваше осуждение, – сказал Уилл. Чего ради он должен об этом умалчивать? Ведь он открыто признался, что любит ее, и ей это известно. – Я почувствовал…
Нет, голос его все-таки сорвался, он умолк.
– Я и не ожидала, что вы можете поступить иначе, – сказала Доротея, и лицо ее прояснилось, поникшая головка слегка приподнялась.
– Я не верил, что, узнав об обстоятельствах моего рождения, вы отнеслись ко мне предубежденно, как, несомненно, сделали все другие, – сказал Уилл, вскинув голову, как бывало прежде, и устремив на Доротею пытливый взгляд.
– Если бы вас постигло еще одно огорчение, то для меня это был бы еще один повод не отступаться от нашей дружбы, – пылко сказала Доротея. – Меня ничто не вынудило бы к вам перемениться, кроме… – волнение помешало ей продолжать. Сделав над собой огромное усилие, она закончила дрожащим, тихим голосом: – Кроме мысли, что вы оказались другим… оказались хуже, чем я считала.
– Я гораздо хуже, чем вы считаете, и оправдываю ваше доброе мнение только в одном, – сказал Уилл, не утаивая своих чувств от Доротеи, после того как она обнаружила свои. – Я говорю о своей преданности вам. Когда я решил, что вы можете в ней усомниться, мне все стало постыло. Я решил, что между нами все кончено, что мне больше не для чего стараться и осталось лишь смириться с безрадостным будущим.
– Теперь я в вас не сомневаюсь, – сказала Доротея и протянула ему руку. Ей почему-то стало страшно за Уилла, и ее еще сильнее охватила нежность к нему.
Он поднес ее руку к губам и чуть не разрыдался. Но так как в это время он держал в другой руке перчатки и шляпу, с него можно было бы писать роялиста, свидетельствующего свою верность королеве. И все же Доротее не без труда удалось высвободить руку, причем бедняжка смутилась и торопливо отошла.
– Взгляните, тучи стали совсем черными и деревья так и гнутся на ветру, – сказала она, подходя к окну и весьма смутно сознавая, что делает и говорит.
Уилл последовал за нею и оперся о высокую спинку кожаного кресла, на которое отважился наконец-то положить перчатки и шляпу, почувствовав, как его перестала сковывать мучительная неловкость, до этих пор ни разу не омрачавшая его встреч с Доротеей. Признаемся, он испытал огромное удовольствие, опершись о спинку кресла. Он уже не опасался ее рассердить.
Они стояли молча, глядя не друг на друга, а на вечнозеленые деревья, ветви которых гнулись под ветром, мелькая светлою изнанкой листьев на фоне почерневшего неба. Уилла никогда еще так не радовала надвигающаяся гроза: она избавляла его от необходимости немедленно уйти. Ветер срывал с деревьев листья и мелкие ветки, гром грохотал все ближе. С каждой минутой становилось темней и темней, как вдруг вспыхнула молния, и оба они вздрогнули, переглянулись и тут же улыбнулись друг другу. Доротея заговорила о том, что занимало в этот миг ее мысли:
