Джейн молчала.
Именно так все и делается. Главное — неустанный труд. В голову ей пришла мысль о Моцарте и гусином пере, наготове лежащем на листе бумаги. Сады. Музыка. Все это — труд.
Вернулся Гриффин и подал ей стакан. Следом прибежал Редьярд, сел подле Джейн и стал смотреть на ворон.
Джейн закурила и сделала два больших глотка вина. Погладила бархатистые уши пса. А когда наконец заговорила, речь ее казалась арией, исполняемой со странной, волнующей монотонностью — арией из оперы на тему о владении домом.
— Если у нас будет собственный дом, мы от этого только выиграем, — начала она.
Гриффин вздохнул: он понял, что жена готовится произнести речь.
— …не надо. Не отмахивайся. Послушай меня. Тебе всегда придется переезжать с места на место. Такова участь всех актеров. Это твоя работа — находиться там, где ты нужен. Но, видит бог, это не значит, что ты должен там потеряться. Вы, актеры, тоже люди — с человеческими потребностями и наклонностями. И вам необходима некая точка опоры, чтобы выжить. Иначе вы однажды выйдете в мир и больше не вернетесь, потому что некуда будет возвращаться, когда потерпите неудачу. А это непременно произойдет. У тебя уже бывали неудачи и будут еще. И у меня тоже. Таков театр. Неудачи случаются у всех. Все дело в том, как их пережить. Господи, Грифф, — рассмеялась она. — Неужели я одна была свидетелем твоей карьеры? Неужели ты сам все забыл? Не помнишь, через какой ад тебе пришлось пройти? И протащить нас с Уиллом? Все те годы, когда почти получалось — но только почти. И знаешь, любимый? У тебя всегда было куда вернуться — ко мне. Я — твой дом. Ты это знаешь? Там, где находилась я, ты был в безопасности, что бы ни случилось. Но если я тебе нужна — а я тебе нужна, это точно, — необходимо такое место, где я могла бы находиться.
Люк перестал копать, вынул похожий на тряпку платок и вытер лицо и шею.
Гриффин пригубил вино.
— Нам нужна стабильность, дорогой. Я одна воспитываю Уилла. И, слава богу, есть еще Мерси. А ты и сейчас уже появляешься здесь нечасто. Я понимаю, это не твоя вина, — поспешно добавила Джейн. — Мне тоже не удается бывать дома столько, сколько хотелось бы. Но именно я должна гарантировать: если что-то пойдет не так, для нас все останется по-прежнему. Для нас для всех.
— Джейн, мне не нужен дом, — сказал Гриффин. — По крайней мере, теперь. — Он понизил голос, чтобы не услышал Люк: — Купить этот дом, учитывая мое финансовое положение, значило бы загнать себя в ловушку. А я не хочу в ловушку. Слишком рано. И на этом я закрываю тему. Просто еще слишком рано.
Он откинулся на спинку стула.
Джейн была раздавлена.
Что он подразумевает под ловушкой? Ее, Джейн? Их семью? Уилла, Мерси, Редьярда? Счастливые дни, прожитые вместе?..
— Ловушка?
Гриффин поднялся.
— Пойду приму душ. Потом я ухожу.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
Джейн отвернулась.
— О’кей, — пробормотала она. — Прекрасно. Конец истории.
Ничего не ответив, Гриффин взял свой пустой стакан и вернулся в дом, Редьярд остался с Джейн.
Я… не заплачу. Все пройдет. Я больше не стану поднимать эту тему. Пока. Надо вести себя умнее. Он волнуется — тревожится о следующем сезоне: пригласят его снова или нет и какие дадут роли…
И все-таки Джейн была расстроена. Она не видела никаких причин, почему бы ей самой не купить этот дом.
Провались пропадом, эта его ловушка. Будь проклята.
Она, Джейн, сумеет найти выход. И откроет дверь в дом номер 330 по Камбриа-стрит, Стратфорд, Онтарио, где сидит сейчас на задней веранде, глядя на спящих ворон.
Джейн посмотрела вверх и, сама того не сознавая, принялась сквозь слезы считать на небе звезды.
— Стоп, — прошептала она себе.
Но продолжала считать и какое-то время не могла остановить поток слез. Все это слишком напоминало ее собственный побег из ловушки детства: семейные деньги, на роду написанная доля стать женой какого-нибудь владельца плантации и покорно повторить судьбу матери — рука, безвольно вложенная в руку отца Джейн при венчании, и последующая череда нежеланных детей, нежеланных светских обязанностей и привилегий. Добро пожаловать в Плантейшн, штат Луизиана, — царство хлопковой коробочки, хлопковой королевы и хлопкового вредителя, водяного щитомордника, — хотя о последнем обычно никто не вспоминал. И теперь еще царство табака. С начала 50-х, после изобретения искусственного волокна, табак стал конкурировать на полях с хлопком, и деньги потоком хлынули в Дельту. О господи, как она все это ненавидела и хотела одного — сбежать. На Север. Только на Север. Как можно дальше от настырных собственнических голосов и цепких собственнических пальцев — мое, мое, мое — наши дети, наша земля, наше положение в обществе. И Ора Ли Терри повернулась спиной ко всему этому, щелкнула каблучками своих рубиново-красных лодочек и стала просто Джейн.
А если обзавестись собственным домом — поселиться вдали от прошлого, тогда ты действительно в безопасности. Нет больше ни цепких пальцев, ни настырных притязаний. Свобода. Свобода от мертвого груза минувшего.
4
Воскресенье, 5 июля 1998 г.
В этот день жара стояла совершенно убийственная.
Джейн решила расположиться на кухне — там работал потолочный вентилятор и была открыта задняя дверь. Платье на Джейн было светло-голубое — одно из четырех, заказанных по Канадскому каталогу Л. Л. Бина. Медовые волосы она собрала в короткий хвостик и перевязала голубыми лентами, как в детстве. Две ленты — сверху и снизу.
Зеленоглазая, с правильными чертами лица, Джейн не была ни красивой, ни уродливой. Она была соблазнительной — возбуждала интерес. Что это за женщина, окутанная молчаливой тайной? — спрашивали себя люди. Тем, кто ее плохо знал, казалось, будто Джейн просто тихо существует в тени мужа-актера, сына Уилла и театральной профессии. Большую часть времени она проводила в мастерской или в бутафорском отделе театра — затаившись в тишине, словно самой судьбой ей было предназначено вечно оставаться незаметной.
Но все это не имело отношения к действительному положению вещей. В жизни Джейн хватало не только обыденного, но и невероятного. И тем не менее на улице, на работе, даже с друзьями, по выражению ее лица ни о чем подобном невозможно было догадаться.
А сегодня с утра объявился Трой. Из ниоткуда.
Возник совершенно внезапно. Она даже не могла вспомнить его фамилию. Просто Трой — из школы в Плантейшне — из времени всеобщих влюбленностей. Ни тебе звонка, никакого предупреждения. Ничего. Свалился как снег на голову.
Она была в другом голубом платье — потемнее этого. Сидела за кухонным столом, раскрыв перед собой альбом, расстегнув все пуговицы, подвязав груди снизу красной лентой в горошек, и наслаждалась прохладой от вентилятора.
