— Вот сюда. — Мерси уступила женщине шезлонг. — Вам с Антоном здесь будет удобнее.
— Спасибо.
Агнешка устроила сына на сгибе руки и вытянула ноги.
— Что это вы пьете? — поинтересовалась она.
— Красное вино, — ответила Мерси. — Могу дать вам что-нибудь другое: клюквенный или апельсиновый сок, минеральную воду. — Агнешка не употребляла спиртного.
— Я выпью вина, — заявила она.
О!
Мерси отправилась на кухню. Рэгс вернулся на свой стул.
Вино! Черт бы ее побрал! Придется открывать другую бутылку. Не давать же ей мое — с желтой этикеткой. Провались пропадом эта Агнешка!
Вопреки тому что она говорила Уиллу, Мерси никогда не позволяла себе слишком налегать на вино, но теперь, откупорив вторую бутылку — на сей раз «Вальполичеллу», — она тайком пропустила стаканчик, да так залихватски тряхнула головой, что чуть не опрокинулась в раковину.
И сама рассмеялась. Беззвучно. Мерси Боумен наконец свалилась пьяной!
Взяв чистый стакан для Агнешки, она возвратилась на веранду, жалея, что Фиона больше не играет. Музыкальный фон помог бы ей общаться с этой сложной, неприятной, несимпатичной и настырной молодой женщиной. Ведь придется разыгрывать добрую старшую соседку — золотое сердце.
А вот не буду — потому что не хочу.
Она мне никогда не нравилась. Понаехали всякие поляки!
Стоп, стоп, а как же милосердие?
Пошло оно подальше, это милосердие. Где оно, это милосердие, в ней! Стервоза! Гробит собственного ребенка. А теперь пьет мое вино и жаждет сочувствия…
Мерси налила, как требовали приличия, полстакана вина и подала нежеланной гостье.
— Я однажды пробовала вино. На своей свадьбе, — сказала та.
— Привет!
— Так говорят в Канаде, когда пьют?
— Ну, на самом деле так говорят англичане. Но и мы тоже. Будь мы французами, сказали бы «салют».
— Значит, привет и салют.
Женщины выпили.
Мерси села на единственный свободный стул и закурила.
— Не дымили бы вы, — попросила Агнешка. — Здесь ребенок.
— Это мой дом. — Мерси сама удивилась своим словам. — В вашем доме я бы не стала курить. А здесь буду. К тому же мы на веранде.
Агнешка поставила стакан с вином и откинула одеяло с лица Антона.
— Спит, — проговорила она, не обращая внимания на дым. — Очень спокойный весь день.
— Неужели вы больше не покажете его врачу?
— Ни за что. Врачи его убьют.
Ты его первая доконаешь.
— Но надо же узнать, что не в порядке с вашим сыном. Позвольте медикам хотя бы выяснить, в чем дело. Ведь будете локти кусать, если выяснится, что ему могли помочь, но вы не дали этого сделать. У моих друзей была дочь, — продолжала Мерси. — Очень красивая девочка. Но с первого взгляда было видно — ее надо лечить. У девочки косил один глаз…
— Что значит «косил глаз»?
— Это когда глаза не фокусируются вместе. Ее левый глаз не двигался и смотрел все время вправо…
— Как в кино. Так делают комики, чтобы рассмешить.
— Да… наверное… Только это-то было серьезно. Не я одна замечала изъян. Родители тоже знали, но все твердили: пройдет само собой. Девочке тогда еще не исполнилось и двух лет. Но они ничего не сделали. Абсолютно ничего. А она была такая красавица! К восемнадцати годам с глазом стало совсем плохо, и его пришлось удалить.
— На все Божья воля.
— Ни черта подобного! — вспыхнула Мерси. — При чем тут Божья воля? Родительская тупость и гонор. Вот в чем дело. Не хотели признать, что их совершенная дочь родилась с дефектом. А покажи они ее вовремя специалисту, и глаз удалось бы спасти. — Мерси решилась на рискованный шаг и выдвинула последний аргумент: — С Антоном может случиться то же самое. Я не считаю вас глупой, Агнешка. Вовсе нет. Но я считаю вас жестокой — это я должна вам сказать.
— Я не жестокая. Я покоряюсь воле Господней.
— Антон понятия не имеет о воле Господней, — прошипела Мерси и подалась вперед. — Он всего лишь младенец. И понимает одно — ему плохо. Почему он должен страдать? За что? Все, что от вас требуется, это отнести его в больницу и позволить врачам провести обследование.
Она опять выпрямилась на стуле. Налила себе вина и добавила в стакан соседки. Агнешка помолчала. Затем опустила глаза на сына и коснулась пальцем щеки.
— Он спит, — улыбнулась она. — Уснул.
— Да. Но не по воле Божьей. Он спит, потому что устал. Смертельно устал — столько времени звал на помощь, и никто его не услышал. Извините, что говорю так резко, но меня это действительно очень, очень, очень тревожит. Поймите, Агнешка, это Господь создал врачей, больницы, медицину. Помогите ребенку. Он ждет от вас помощи. В этом и заключается жизнь. Помогать.
— Но я сама могу ему больше помочь. Я его мать. И позабочусь о нем. Зачем же еще нужны матери? Я его врач, больница и медицина. Мать!
— Я тоже мать. Четырежды, — заметила Мерси.
— Не знала. Совсем не вижу ваших детей.
— Если честно, я тоже. Только время от времени. Но я их люблю. Всех.
— Как я люблю Антона.
— Да. Как вы Антона. Но…
— Не говорите «но». Я не желаю слышать никаких «но». Вы не понимаете: я мать — да. Но я в то же время — дитя. И я подчиняюсь. Мне указывают: «нет». Это Божья воля. Надо подождать. И я повинуюсь и… жду.
Она посмотрела на спящего мальчика.
— Я хочу… очень хочу, чтобы он жил. Но я не свободна. Я… узница.
Мерси отставила стакан и подсела к Агнешке.
— Можно его подержать? — спросила она.
— Да, да, конечно. Пожалуйста. — Агнешка протянула Антона Мерси.
Мерси прижала его к груди, так что макушка мальчика очутилась у нее под подбородком. Ребенок казался невесомым — маленький сверток из одеяла.
— Я больше тридцати лет не держала таких малышей.
— Правда, красивый?
— Да, очень красивый.
Мерси поцеловала младенчику ручки — сначала одну, потом другую.
Агнешка наблюдала за ней со слезами на глазах.
— Как бы я хотела, чтобы вы были моей матерью.
Мерси сама чуть не плакала.
И я тоже, подумала она.
— Моя мать, мой отец никогда не брали на руки Антона, — проговорила Агнешка. — Я не понимаю. Так много любви к Богу и так мало любви к нам.
Мерси улыбнулась. Надежда есть.
— Если я дома и вам потребуется помощь, — сказала она, — пожалуйста, приходите. И приносите его с собой.
