Господи, и зачем я это увидела, думала она.
— Наверное, пора сделать заказ.
— Я еще даже не посмотрела меню.
— Тогда смотри, дорогая. Читай от корки до корки. Не знаю, как ты, а я умираю с голоду.
Женщины склонились над меню.
А увидела Клэр Гриффина. Но таким она его еще не знала: весь в белом, он выглядел не по-мальчишески, а просто мальчиком, не застенчивым, а открытым. Беззащитным. Чистым — словно он еще не потерял невинность. Гриффин Кинкейд — модель для мужского журнала — шел по проходу и смотрел только на Джонатана. Тот поднялся навстречу и расцеловал его в обе щеки. И Грифф ответил ему тем же.
Как по-французски, подумала Клэр. Очень по-французски.
— Когда об этом объявят?
— На следующей неделе. Но объявить должен Роберт.
— Естественно.
— Ты доволен?
— Более чем.
— Поешь?
— Ты позволишь мне расплатиться?
— Нет.
— Тогда не знаю.
Оба улыбнулись.
— Никак не думал, что получится.
— И тем не менее все утряслось.
— И все согласны? Никаких возражений?
— Абсолютно никаких. Все об этом только и мечтали. А особенно доволен Роберт. Он считает, что ты подаешь большие надежды… — это было сказано с особенной двусмысленностью.
— Ах ты, хитрющий содомит.
— Ничего подобного. Как тебе известно, у меня другие пристрастия.
— Я успел заметить.
— Не хами.
— И не думал. Ты же видишь, что я улыбаюсь.
— Вижу. Но ты всегда улыбаешься, когда от тебя этого ждут. Одно из твоих лучших качеств.
Гриффин пожал плечами.
— Нечего ежиться. Это неприлично. На что ты уставился?
— Там моя жена. Сидит в нише. Я вижу ее спину.
— Знаю. Заметил, как они входили. Ее подруга-профессорша прогарцевала к бару и взяла два меню. Судя по всему, на меня не обратила внимания. Терпеть ее не могу — эту профессоршу. Типичная ученая дама. Всезнайка!
Гриффин сдержался и не стал высказываться по поводу всезнаек.
Джонатан постучал пальцами по меню:
— Решился на что-нибудь?
— О да.
— Я смотрю, ты стал слишком часто улыбаться. Я спрашиваю, ты выбрал, что будешь есть?
— Да.
— Прекрасно. Кстати, это была интересная улыбка. Такую я еще не видел. Постарайся раскрыть ее мотивацию, когда будешь играть Меркуцио. Он был — если такие вообще бывают — изголодавшимся человеком.
— Разумеется.
— Не забывай о его судьбе.
— Ни в коем случае.
— Надеюсь. Она была не слишком приятной.
— Буду помнить, — пообещал Грифф и добавил: — Пожалуй, я возьму отбивную.
— Можно было догадаться. И, естественно, с кровью? Непрожаренную?
Ответа не последовало.
— Ты счастлив?
— Да.
— Ты по ней скучаешь?
— Конечно.
— Конечно. Но ты справишься. Нужно время, однако успех — ничто, когда он не требует жертвы.
— Если ты так считаешь…
— Я знаю. То, что ты сейчас испытываешь — это огонь, в котором сам я тоже горел, только давным-давно. Если точно, двадцать лет назад. Когда ушел от Анны. Я тогда думал, что умру. Но ничего подобного — вот я, жив. Запомни хорошенько: боль — это цена всех реализованных амбиций.
— Запомню.
— Не смеши меня. Какой ты странный. Будто раньше понятия об этом не имел. Да ради успеха ты бы убил свою собаку, если не собственную мать. И это тоже одно из твоих лучших качеств. Потому что если ты не готов убить, то не сможешь добиться успеха. Во всяком случае, такого масштаба, на какой рассчитываешь. Не разгляди я этого в тебе, не стал бы с тобой возиться. Это в твоих глазах, в изгибе губ, в том, что ты приходишь на репетиции в спортивных шортах, чтобы все могли видеть твои ноги. И не просто в шортах. В красных шортах. В привычке встречать гостей обнаженным в своей уборной. Впрочем, для актера с хорошей фигурой это не редкость. Ты же не воображаешь, что, кроме тебя, больше никто так не делает? Я видел десятки артистов: на Бродвее, в Уэст-Энде, в Париже — с одним только нескромным узким полотенцем на бедрах, а иногда и вовсе без всего. Пусть тебя не тревожит, что я так говорю. В каких-то случаях я считаю это естественным. Окунаться имеет смысл только с головой. Это было бы непристойным, не ценись инстинкт убийцы в актере так высоко. Мы все это знаем. И потому возмущаемся великими и презираем их успех, ибо понимаем: не начав поступать подобным образом, мы не добьемся того, чего добились они и чего мы хотим добиться сами. Не просто хотим — а страстно желаем, что совсем не одно и то же. Это — нечто вроде крайней степени голода. Это — Скарлетт О’Хара, стоящая посреди поля редиски и, давясь собственной блевотиной, грозящая кулаком небесам. Символ человека, лишенного всего. Понимаешь?
— Да.
— Не шепчи. Говори громко. Никогда не стесняйся своих желаний. А теперь скажи мне. Повтори, что она в тот момент говорит.
— Она говорит…
— Смотри на меня. Не отворачивайся. Смотри на меня и повторяй ее слова.
Последовала пауза, наверное, секунд пятнадцать.
— Ну так что же?..
— Она говорит: «Бог свидетель, я больше никогда не буду голодать».
Поодаль, за своим столом, Джейн поднесла к губам бокал с вином.
— Отлично сказано. И ты отлично запомнил. Интересно почему. — Кроуфорд улыбнулся. — Кстати, если уж говорить об амбициях, рад тебе поведать, что мой сын Джейкоб отправился в Перу изучать развалины инков в Мачу-Пикчу. Он будет археологом, и я думаю, прекрасным. Самые высокие оценки, какие только можно вообразить. На последнем курсе каждый студент должен съездить на те или иные знаменитые руины и представить собственный отчет. Я очень горжусь своим сыном.
— Еще бы.
Подошел официант и замер рядом со столиком.
— Вы уже выбрали, джентльмены?
— Да. Обоим филе миньон. Непрожаренное.
В другом конце зала, тремя ступенями ниже, Джейн допила один бокал вина и налила себе еще. Клэр вновь надела темные очки. Она следила за каждым движением Джонатана и Гриффина — за поворотом их голов, за оживленностью беседы, за тем, как приближался к ним луч дневного солнца, словно ждавший разрешения Джонатана коснуться их плеч, и как двигались две пары рук, явно избегая прикосновений. Что ж, это вполне естественно — со всех сторон нескромные глаза: не все принято делать на людях. А как же поцелуй? Французский способ приветствия друг друга… Принесли салат из омаров, который заказали Джейн и Клэр. Джейн совсем не была голодна, но заставила себя есть: будь паинькой, прожуй еще кусочек. Каким бы ни был салат вкусным, она благодарила бога, что есть чем запить.
