Впрочем, долго спать нам не пришлось. Очень скоро и, надо признать, весьма кстати в амбаре появилась дочка хозяина этой фермы, которая принесла нам большой кувшин горячей воды. Мы воспользовались возможностью помыться, а девушка — правом остаться с нами и получить в обмен на свое присутствие несколько шоколадок и помятых сигарет, которые мы выудили из своих карманов. Ту ночь крестьянская дочка провела в компании этаких семерых странствующих торговцев, а на рассвете, в буквальном смысле слова с первыми петухами, она выскользнула из амбара и скрылась в направлении дома. Мы же, выполняя приказ, продолжили свой путь.
Я оказался где-то в середине очереди. Ночь была лунная, но в амбаре царила кромешная тьма, и лица девушки я не разглядел. Единственное, что я могу сказать, что она, судя по всему, была не хрупкого телосложения. В моей памяти отложились воспоминания о ее тяжелых и полных руках и ногах. Я лег на нее под аккомпанемент храпа и подхихикиваний. Точно так же мои товарищи по оружию храпели и подхихикивали до того, как подошла моя очередь, и после этого. Поле было залито лунным светом, и я занимался любовью, лежа почти на боку и все время поглядывая в чердачное окно. Как-никак я в тот момент был в дежурной смене. В общем, девчонку я так и не разглядел. Над моей головой гордо сверкал в лунном свете направленный в сторону деревьев ствол пулемета. Услышав какой-то звук, я непроизвольно протянул руку к рукоятке и спусковому крючку и немало удивился, почувствовав под ладонью холод стылой стали.
Получив положенное, я зарылся в солому и провалился в какой-то нервный полусон, в котором мне грезилась любовь с артиллерийскими снарядами и секс с полированной сталью. На следующий день, вскоре после полудня, мы были уже в милях десяти от той фермы, и второй раз кряду удача нам не улыбнулась. Разделенная на дозоры рота воссоединилась, и нам пришлось весь вечер копать себе норы в окрестностях какого-то небольшого городка, который днем позже мы собирались штурмовать. Иногда мне кажется, что ранен я был именно в бою за тот город.
А может быть, в ту ночь — ночь удачливых коммивояжеров — мне приснилось совсем другое. Мне могла присниться девушка, с которой мы отдыхали на каком-то морском курорте. Как знать, может быть, у меня в нагрудном кармане даже хранилось письмо от нее. Я помнил, что, уйдя от Ленни, я тот час же вспомнил и ту девушку, которую, скорее всего, никогда в жизни больше не увижу. Ленни удалось пробудить во мне воспоминания о крестьянской девчонке. С неменьшим успехом она сумела напомнить мне и о той, другой девушке. Каким же я был тогда счастливым, повторял я про себя. Она была влюблена всем телом, и влюблена именно в меня. Я вспомнил нашу комнату, в свете лампы наши тела казались золотистыми, и мы с упоением вдыхали запах друг друга — аромат разгоряченной пылающей плоти. Вот мы обнимаемся, вот восхищенно впитываем вкус губ друг друга и существуем лишь в том, что можем обхватить руками, к чему можем прижаться всем телом.
Где теперь та девушка, как она выглядит? Я сходил с ума, мне было больно от охватившего меня желания обладать ею. Этому желанию не суждено было исполниться, но за первым поражением следовали другие, еще более тяжелые и болезненные. Я осознал, что мне не суждено вновь встретиться с той девушкой, а если бы это и произошло, я не вспомнил бы ее, а она, скорее всего, не узнала бы меня. А если бы даже все невозможности оказались преодолены и чудо случилось бы дважды, мы с девушкой вряд ли оценили бы столь щедрый подарок судьбы. Встретившись, мы, изменившиеся, не без удивления поняли бы, что не значим больше друг для друга ровным счетом ничего. Что было, то было, что прошло, то прошло. Прошлое не дает спасительных подсказок настоящему. Счастливые мгновения невозможно повторить. В тот момент я готов был расплакаться от бессилия перед неопровержимой правильностью этих логических умозаключений. Неужели мне больше никогда не суждено испытать роскошь простого человеческого счастья? Сжав зубы, я заставил себя мысленно повторить, что нельзя искать опору и надежду в прошлом. Все, чего я смогу добиться, будет основываться на том, что я познал и повидал уже в этой, новой жизни.
Вот почему я решил подольше не ложиться спать и подольше поработать. Первые несколько строчек стоили мне нескольких часов беспрерывной работы. Я то зачеркивал написанное, то ложился на кровать, то ходил из угла в угол и снова принимался за работу. В конце концов я и сам не поверил, увидев, что исписал уже целую страницу. Вторая пошла чуть быстрее, и ближе к рассвету я вдруг почувствовал, что пишу гораздо легче и увереннее, чем это удавалось мне раньше.
Я поработал еще немного и пошел завтракать, лишь когда уже рассвело. Вернувшись домой, я проспал до вечера. Всю следующую ночь я опять марал бумагу и наутро, чувствуя себя вполне сносно, решил не ложиться спать до вечера. Все это время я практически не вспоминал о своих соседях по дому, и их сравнительно долгое отсутствие в окружающем пространстве особо меня не беспокоило. Более того, я рискну утверждать, что эти двое суток я был если не счастлив, то по крайней мере самодостаточен. Позавтракав, очередной раз ни свет ни заря, я решил прогуляться по еще сонному городу до того, как летняя жара даст о себе знать. Я был доволен собой и, главное, своей работой. Мне вдруг захотелось прогуляться по набережной или, например, зайти к кому-нибудь в гости.
Впрочем, приглашать меня никто не собирался, и, повернув к дому, я, предвкушая уже наваливавшуюся на меня депрессию, погрузился в долгие вычисления по поводу того, сколько денег еще оставалось у меня на счету в банке и какова зависимость временной координаты моего творческого отпуска от неумолимо стремящейся к нулю функции имеющихся в моем распоряжении денежных средств. Продираясь сквозь уже привычное мне чувство беспокойства, неуверенности в завтрашнем дне и своих писательских способностях, я вдруг понял, что зря пытаюсь обмануть самого себя. Отбросив маску напускного безразличия, я признался себе в том, что страшно хочу снова увидеть Ленин и Маклеода. Старательно удерживавшиеся на периферии сознания воспоминания об этих двух людях обрушились на меня что было сил. Я вспомнил момент расставания с Ленни — как я оставил ее одну в той несуразной, погруженной в хаос комнате. Маклеод же шагнул мне навстречу из мрака под опорами моста. В общем, я вернулся домой, лег на кровать, и мое воображение отправилось в свободное плавание. Я представлял себе самые невероятные встречи и события. В этом странном состоянии я даже спасительную и желанную тишину, царившую в моей комнате, воспринимал как нечто давящее и мрачное.
Словно издеваясь надо мной, сознание настойчиво цеплялось за один и тот же давно знакомый вопрос: что это за штука такая, современный мир? В общем-то, ответ у меня был уже заготовлен: мир, в котором мы живем, — это война или, в лучшем случае, подготовка к новой войне. Вот только почему-то сегодня такой ответ меня не устраивал. Кроме того, мне стало казаться, что этот проклятый вопрос мне задают миллионы голосов и миллионы же дают им ответ. И каждый из них говорит что-то свое. От этого впору было сойти с ума. «Хотим ли мы и дальше страдать от голода? — раздавалось в моей голове. — Хотим ли мы, чтобы нас разорвало в клочья?» Отрицательный ответ на этот вопрос произносился с такой страстью, с такой убежденностью, что стоило усомниться в его искренности. Похоже, что, перекрикивая друг друга, эти отрицающие все и вся голоса просто обманывали сами себя, делая вид, что одним лишь нежеланием становиться свидетелями того или иного хода событий они могут повлиять как на процесс формирования нашего современного мира, так и на результат этого процесса.
