«Нас приучили ко всевозможным вещам в Советском Союзе. Тем не менее, как дети партии и революции, которые обрели веру в себя и веру народа через посредство аскетической безупречности, мы не могли не быть шокированы обедом с выпивкой, устроенным для нас… в штабе маршала Конева…»
Перечень блюд, которые подносили к столу «девушки, слишком красивые и слишком хорошо одетые, чтобы работать официантками», – это, по мнению югославов, все, что угодно, но не фронт. Рестораны «Яр», «Националь», «Москва», Кремль, но не война.
Подавали «самые отборные блюда» – икру, копченую семгу и форель, свежие огурцы и маринованные молодые баклажаны, варено-копченые окорока, холодную жареную свинину, горячие пироги с мясом и пикантные сыры, борщ, обжигающие бифштексы и, наконец, торты «в фут высотой», блюда с тропическими фруктами, «от которых ломились столы».
Это югославов поражает, но еще больше их поражают советские офицеры, горевшие «нетерпением хорошо поесть и выпить».
Для югославов, постоянно испытывавших лишения войны в горах и лесах, это было, как пишет Джилас, «великое испытание». По его словам, пирушка не согласовывалась с их «коммунистической моралью», нравами «в их армии и партии». «Тем не менее они с достоинством вели себя, особенно с учетом того, что не были привычны к алкоголю, – вспоминал будущий «антикоммунист» Джилас. – Огромные усилия воли и добросовестность помогали им не поддаться при множестве тостов «пей до дна» и тем самым в конце избежать прострации…»
Хотя было трудно, так как югославы не знали, как отказать хитрому «русскому коллеге, который поднимал тост за Сталина через мгновение после того, как он уже выпил за Тито…»
Как пишет Джилас, в «трагическое положение попал» сопровождающий его полковник из советского Генерального штаба. «Поскольку он был «из тыла», маршал и его генералы начали приставать к нему, в полной мере пользуясь преимуществом своих более высоких чинов. Маршал Конев не обращал никакого внимания на то, что полковник был довольно слаб; он был привлечен к работе в Генеральном штабе после того, как получил ранение на фронте. Он просто скомандовал полковнику:
– Полковник, выпей сто грамм водки за успех Второго Украинского фронта!
Наступила тишина. Все повернулись к полковнику. Я хотел заступиться за него. Но он встал, вытянулся по стойке «смирно» и выпил. Вскоре на его высоком бледном лбу выступили капли пота…»
Но о маршале Коневе, «хозяине пирушки», Джилас отзывается с уважением. Именно из-за того, что тот «не пил». Причина, как пишет Джи-лас, была в том, что над маршалом «не было начальника, который мог бы ему приказывать; кроме того, у него были проблемы с печенью, и врачи запретили ему пить… Хотя он и потворствовал обжорству, поскольку придерживался официальной «философии» о том, что «людям надо иногда устраивать хорошие времена», сам он был выше этого, будучи уверенным в себе и в своих войсках на фронте…»
(Джилас, который, по его словам, «выпивал мало и осторожно, ссылаясь на головную боль», уважительно пишет и о маршале Жукове – тот тоже не пил, не позволял себе лишнего. Во всяком случае, при госте).
Он с восторгом пишет, как маршал Конев, оказавшись на передовой под огнем немецких минометов, притворялся, что смотрит в бинокль, а на самом деле краем глаза наблюдал за тем, как ведут себя его офицеры.
«Падали убитые и раненые, но он покинул пост только после того, как осмотр был закончен. В другой раз он был ранен шрапнелью в ногу. С него сняли сапог, сделали перевязку, но он остался на посту…»
(Они вообще в хорошем смысле упертые, советские маршалы. Внук К. Рокоссовского рассказывал, как его дед вместе с войсками провел под дождем целый день, не прячась под навес. Когда он приехал домой, «с него невозможно было снять промокший парадный мундир. Маме пришлось взять ножницы и разрезать мундир по швам…»)
До 1956 года (год ареста Джиласа «за инакомыслие») он хранил памятный подарок от Конева – советский пистолет. Единственное, что не принял Джилас, так это жестокости Конева, который, загнав чуть ли не сто тысяч немцев в «котел», разрешил «казакам рубить их столько, сколько они захотят»… «Они отрубали руки даже тем, кто поднимал их вверх в знак капитуляции», – с улыбкой рассказывал маршал».
Джилас, как он пишет, «не испытывал радости по поводу участи немцев»… Европейское воспитание?
Кстати, не кто иной, как Джилас, смелый молодой человек, верный соратник Тито, разговаривающий на русском языке без переводчика, довел до слез самого Сталина.
Оскорбив, как счел Сталин, сразу всю Рабоче-крестьянскую Красную армию.
Вот завязка этой истории.
Войдя в Белград осенью 1944 года, красноармейцы стали совершать нападения на мирных граждан и солдат югославской армии (121 случай изнасилования женщин, из которых 111 были изнасилованы и убиты, 1204 случая мародерства только в северо-восточной части Югославии). Как пишет Джилас, «противники коммунизма использовали эти инциденты… в своей борьбе против… коммунизма вообще…»
Проблема была и в том, что командование Красной армии оставалось глухим к жалобам на своих солдат.
Джилас обратился с претензией к главе советской миссии Корнееву, заявив, что «враги используют это против нас и сопоставляют нападения солдат Красной армии с поведением английских офицеров, которые не участвуют в подобных эксцессах…»
Что на это ответил подвыпивший русский генерал? Что он «самым решительным образом протестует против оскорбления Красной армии путем сравнения ее с армиями капиталистических стран». И все, разговор окончен!
История эта достигла ушей Сталина.
Зимой 1945 года в Москву едет группа югославских товарищей, и среди них проштрафившийся Джилас.
Сталин, по его словам, «собрал делегацию в полном составе в Кремле, устроил для нее, как обычно, банкет, а заодно и сцену, которая годилась бы только для шекспировских драм. Он подверг критике югославскую армию и то, как ею руководят. Однако лично он критиковал только меня. Да еще как! Он возбужденно говорил о трудностях Красной армии, об ужасах, которые ей приходилось преодолевать, ведя борьбу за тысячи километров от разрушенной страны. Плача, он выкрикнул:
– И эту армию оскорбил не кто иной, как Джилас!.. Человек, которого я так хорошо принимал!.. Неужели он не может понять солдата, который, пройдя тысячи километров сквозь кровь, огонь и смерть, развлечется с женщиной или прихватит какую-то мелочь?
Он часто поднимал тосты, льстя одному, шутя с другим, подкалывая третьего, поцеловал мою жену, потому что она была сербка, и опять проливал слезы…»
Поцеловав жену Джиласа, Сталин притворно-испуганно отшатнулся: ой-ой, его теперь обвинят в изнасиловании югославской женщины!
Джилас в растерянности. Что это? Актерская игра? Затаенная вражда? В любом случае психолог-Сталин не дает ему времени на размышление и предлагает мир. А какой мир без водки?
«Он налил мне стопку водки и предложил выпить за Красную армию, – вспоминает Джилас. – Не поняв сразу его намерения, я высказал пожелание выпить за его здоровье. «Нет-нет, – настаивал он, улыбаясь и внимательно глядя на меня, – просто за Красную армию! Как, вы не хотите выпить за Красную армию?»
