– Ради бога, у нас убийством и не пахнет! – произнес Барни с вымученной улыбкой.
Майор Мун усталым жестом отодвинул в сторону налобную лампу и направился в душевую, стаскивая на ходу перчатки.
– Надеюсь. В противном случае круг подозреваемых будет очень узким, – бросил он через плечо.
– Какие глупости вы тут несете, – насмешливо произнес Иден, идя следом за ними.
2
Инспектор Кокрилл, прибывший в госпиталь два дня спустя, был полностью с ним согласен.
– Не могу понять, из-за чего шум, – ворчливо выговаривал он Муну, хлопая себя по карманам старого поношенного плаща в поисках табака и бумаги. – Велика невидаль – смерть от анестезии, у вас, докторов, такое случается сплошь и рядом. Я знал отца молодого Барнса, да и к тому же все равно направлялся в эти края, поэтому решил заехать и сам разобраться. Надеюсь, вы накормите меня обедом?
Не без труда удалось уговорить заведующую столовой, что рацион, рассчитанный на двадцать человек, можно без особого ущерба разделить на двадцать одного. Потом инспектор Кокрилл, маленький, загорелый и сердитый, обошел больницу, по-птичьи засовывая голову в палаты и операционные. Потертая фетровая шляпа с обвисшими по бокам полями сидела на нем как треуголка Наполеона. Сержант Брей, тяжеловесно топавший следом за начальником, старался не упустить из виду ни одной заслуживающей внимания медсестры.
– Мне тут больше делать нечего, – наконец заявил Кокрилл. – Осталось только поговорить с вдовой, поскольку без этого никак не обойтись, а потом я отбуду домой и доложу, что смерть, постигшая пожилого джентльмена, обусловлена лишь его личным невезением.
Инспектор проковылял к небольшому пыльному кабинету, который в этот день предоставили в его полное распоряжение, скатал себе тоненькую сигаретку, бросил шляпу и пальто грудой на стол, уселся и приготовился слушать.
В сопровождении невозмутимого капрала в комнату вкатился большой черный шар и разразился морем слез.
– Ни разу, – всхлипывала миссис Хиггинс, терпеливо стоя на полусогнутых ногах, пока кто-то не подставил ей стул, – ни разу все тридцать семь лет нашей совместной жизни он не произнес ни единого грубого слова! И вот так все кончилось! Сначала этот Гитлер, а теперь еще и госпиталь! Сначала бомба, а теперь еще и преступное невнимание к моему старику! Поверьте, инспектор, я тут такого насмотрелась! Вы не поверите, что здесь творится!.. И вот он лежит в ужасном морге, мимо которого я даже пройти не решусь, и его режут ножами и тычут иголками любопытные люди, которые не знают, что ищут, и не поймут, если найдут. Тридцать семь лет совместной жизни, и вот такой конец, инспектор!
– Я понимаю, миссис Хиггинс, вам сейчас очень тяжело, – произнес инспектор Кокрилл, который даже не делал попыток перекрыть этот поток, а предпочел дождаться, пока первая волна схлынет сама.
Миссис Хиггинс с совершенно несчастным видом шмыгала носом.
– Тяжело!.. Конечно, тяжело, инспектор, и это еще мягко сказано. Я осталась вдовой, а мои дети – несчастными сиротками, выброшенными в ужасный мир без отцовской защиты, и что, хотела бы я знать, намерено делать правительство?
Поскольку миссис Хиггинс полагалась пенсия от почтового ведомства, где долгие годы работал ее муж, а «несчастные сиротки» уже давно были взрослыми людьми, успешно греющими руки на военном положении, правительство, по всей видимости, не собиралось предпринимать ничего экстраординарного.
– И все же я бы хотел кое о чем с вами поговорить. – Инспектор без всякого почтения к армейскому имуществу загасил сигарету прямо о стол и тут же закурил следующую. – Скажите, у вас есть какие-то конкретные жалобы? Известно ли вам что-либо, что объясняло бы смерть вашего мужа?
Утром перед операцией миссис Хиггинс не без пользы провела целый час у постели мужа, выслушивая его рассказ о бессонной ночи в больнице.
– Да тут такое творится, сэр! Его засунули в самый угол, прямо рядом с маленькой комнаткой, где сидят медсестры, а что они там делают – вы просто не поверите! – Вдова во всех подробностях передала услышанное инспектору, который поверил примерно наполовину. – Медсестры крутят интрижки с докторами и позволяют себе такое, что стыдно сказать! – восклицала миссис Хиггинс, снова и снова пересказывая детали. – И это называется медсестры! Шлюхи, другого слова не подберешь! И ни капли сострадания! Он больше получаса пролежал в кровати, прежде чем они удосужились смыть с его лица грязь. Даже чашечки чаю не налили! Вместо этого ткнули иголкой и приказали спать. Спать! Поспишь тут, когда у них творится черт знает что, а ему все видно через окошко! А на следующий день его разбудили в пять часов, снова вымыли, как будто он мог запачкаться, лежа в чистой постели, и дали всего лишь одну несчастную чашечку чаю. Жаль, я не знала, уж я бы притащила бедолаге чего-нибудь поесть. Но я и понятия не имела об операции. Да и зачем она была ему нужна? Эти доктора так и норовят чего-нибудь отрезать. Лично я стараюсь держаться от них подальше. В общем, когда я пришла, он был голодный как волк, и неудивительно! Только мы разговорились, как явилась целая толпа народу, стали ему делать какой-то рентген или что-то в этом духе, светили на него своими жуткими лампами. Его окружили ширмами и стали готовить к операции. А потом явился еще один доктор и сказал, что хочет послушать его сердце и легкие, а потом еще один пришел, и снова поставили ширму, а меня опять выгнали. А через две минуты снова завели шарманку: «Вам пора идти, миссис Хиггинс»… Ладно, думаю, пойду, но недалеко, и я осталась стоять в круглом зале, за дверью палаты, и смотрела, как моего бедолагу выкатывают на носилках, всего укутанного одеялами. Он даже покраснел от жары. Его катила эта молодая сестра Симсон. Ох, она и злюка! Никакого сочувствия к пациентам. Поверьте, инспектор, я знаю, что говорю. «Ну вот, – подумала я, – неужели придется оставить моего бедного старика на попечении этой девчонки?» Я уже почти открыла рот, чтобы высказаться, когда подошла ночная сестра, Лингли, или как ее там… «О, Неста, – говорит…»
– Эстер? – перебил ее инспектор, с интересом подавшийся вперед. – Эстер Сэнсон? Она здесь?
– Ну, Эстер или Неста, какая мне разница, – огрызнулась миссис Хиггинс, недовольная тем, что ее слова поставили под сомнение. – «О, Неста, – или Эстер, если вам там больше нравится, – кто это? Это Хиггинс?» А потом останавливается рядом с носилками. «Бедный Хиггинс, не волнуйтесь, все будет в полном порядке, – говорит она этак утешительным тоном, а потом снова: – Ох, Неста, я так устала. Дежурство давно закончилось, а я все хожу тут как неприкаянная и не могу заставить себя лечь поспать. Ужасно тяжелая выдалась ночь, но я постирала белье, так что тебе уже не надо». А потом она снова повернулась к Джо: «Не беспокойтесь, все будет хорошо» – и ушла, а вторая повезла его в операционную, и больше я моего старика не видела…
– Да, ужасное несчастье, – пробормотал инспектор, жалея, что он не глухой.
– …а потом ко мне подошли и сказали, что его уже нет на этом свете. – Миссис Хиггинс снова принялась всхлипывать. – И теперь они будут вынуждены начать расследование. А я не собираюсь давать разрешение на то, чтобы моего старика выпотрошили! А они мне: «Простите, таков порядок. Обо всех случаях смерти на операционном столе полагается докладывать коронеру, и если он скажет, что необходимо вскрытие, мы произведем вскрытие». Так что теперь будет расследование, да еще и Скотленд-Ярд запугивает меня и изводит допросами. Вот горе-то! Остаться вдовой после тридцати семи лет совместной жизни, и…
