Ночи теперь долгие и тёмные. Древогнёзды коротают их, распевая песни, читая стихи и рассказывая всякие истории. Сидя у костра, Мара слушает сказку, одновременно пытаясь смастерить себе новую пару ботинок из кучи старых, которые волны приносят из погибшего города и выбрасывают на берег Голубиного Холма. Её собственные башмаки совсем прохудились. Покончив с ботинками, она забирается в свое гнездо, глядит на сияющий под водой город и слушает очередную историю. Клайд рассказывает о том, как он ухитрился родиться прямо на дереве во время ужасной весенней бури. Бруми-ло — о том, как давным-давно, однажды ночью, пропали её отец и брат, а вскоре от горя умерла и мать. Горбалс рассказывает, как на грядке с овощами выросли гиблые ядовитые грибы, отравившие почву, — из-за них поумирало множество древогнёздов, и он, Горбалс, остался сиротой. Жизнь древогнёздов полна горестей и бед, но они не падают духом и всячески поддерживают Мару. И это помогает ей справляться с собственным горем.
В конце каждого погожего дня выпадает недолгое время, когда солнце уже минует небесные туннели, но ещё не доходит до городской стены. Время солнца, называют его древогнёзды. Мара вместе со всеми усаживается на мягком, покрытом мхом склоне Голубиного Холма и ловит последние янтарные лучи уходящего солнца. В золотистом вечернем свете лица древогнёздов кажутся чуть менее бледными, а круглые совиные глаза щурятся. Они весело бродят по холму, пьют медвяный сидр и радуются каждой солнечной минуте, которую дарит им этот странный и печальный мир.
Этот свет, с трудом пробивающийся через хитросплетенье туннелей, — единственное напоминание о свободе, думает Мара.
Когда она не занята хозяйственными делами, то отлавливает в воде проплывающие мимо книги; бережно высушивает их, перекладывая страницы плоскими камнями, а потом читает у себя в гнезде при мерцающем свете светлякового фонарика. И всё думает, думает, прикидывает то так, то этак, пытаясь сообразить, как же отсюда выбраться, как отыскать дорогу из этого погибающего мира в мир будущего.
Что самое удивительное — Маре действительно хочется, чтобы у неё было будущее. Горе её после смерти родителей и братишки было таким сильным, что она быстро научилась не думать о случившемся, — эта душевная рана так болит и кровоточит, что к ней невозможно прикоснуться. Кроме того, девочку постоянно мучают приступы вины: ведь это она притащила родных к гиблым стенам Нью-Мунго. И всё же, несмотря ни на что, Мара больше не хочет умереть.
Она со страхом думает о судьбе Роуэна и остальных беженцев, но прекрасно понимает: даже если ей удастся выбраться наружу, то обратно в Нижний Мир, да ещё всем вместе, им уже не пробиться. И потом, Нижний Мир — это не решение проблемы. Древогнёзды и сами с беспокойством следят за тем, как медленно, но неуклонно поднимается уровень воды вокруг их острова. Но ничего не предпринимают. Они ждут действий от Мары, твердо уверенные, что она их спасёт. С одной стороны, это её пугает и раздражает, но, с другой, придаёт какой-то смысл её существованию. Она отчаянно надеется, что друзья в лодочном лагере сумеют продержаться до тех пор, пока она не придумает, как им помочь. Лишь бы только они ещё были живы!
Ради всех них она должна что-то придумать. И как можно скорее.
* * *
Айброкс разжигает утренний костёр, посыпая вчерашние угли свежими сосновыми иголками. Рассвет только-только занялся, а Мара уже вылезает из своего гнезда. Она почти всю ночь проворочалась без сна, думая. Её взволновала одна мысль, которую она вычитала в обрывке выловленной из воды книжки. А вдруг эта мысль поможет разрешить их проблему? Пока, правда, не понятно, как…
Вдыхая свежий аромат горящих сосновых иголок, Мара решает, что надо отыскать недостающие страницы. Может быть, там найдутся ответы на её вопросы. Ей нужно столько всего узнать, столько всего… Конечно, можно порыскать по Сети, но найти там что-нибудь — всё равно, что отыскать иголку в миллионах стогов сена.
Там можно бродить до бесконечности, а у неё слишком мало времени. Может, среди настоящих развалин искать будет легче, чем среди обломков Сети?
— Эти крысоеды и дерево из себя выведут! — взрывается Айброкс. Дикая девчонка, выскочив из-за деревьев, на бегу выхватывает из огня уже занявшееся полено, отчего умело сложенный костерок разваливается. А девчонка вместе со своей драгоценной добычей мчится вверх по холму, в сторону разрушенного здания.
Мара фыркает. Водяная шпана тащит всё, что попадётся им под руку, даже огонь.
— Не огорчайся, Айброкс. Кому-нибудь нужна моя помощь? — Она зевает, помахивая погремушкой из осколков цветного стекла, чтобы отвлечь Клэйслэпса, пока Бруми-ло крепко-накрепко привязывает к ветке его качающуюся люльку.
— Можешь помочь мне принести дождевую воду из ванной, — кричит через плечо Партик. — Бери ведро. Поссил и Поллок ушли на охоту с ночёвкой, и мне, бедному старику, придется тащиться туда одному.
— А потом можешь вскипятить воду и приготовить чай, — улыбается Молиндайнар, протягивая Маре пучок душистых трав.
— И подоить коз, — кричит Спрингберн, подгоняя стадо.
— А еще надо успеть собрать из-под кур яйца до того, как проснётся Горбалс. А то он вылезет из гнезда и все их подавит своими неуклюжими ножищами, — хихикает юный пухлощёкий Клайд.
— А потом нужно сделать яичницу, — вставляет Тронгейт.
— А я хочу гоголь-моголь, — капризно возражает Гэллоугейт, вывешивая на колючий можжевеловый куст только что выстиранный пластиковый пакет.
— Варёные, — сонно бормочет Горбалс, высовываясь из гнезда и встряхивая одеяло, сшитое из кусочков мха.
— А ты что хочешь, Кэндлриггс? — спрашивает Тронгейт. — Решай ты. Яичница, вареные яйца, гоголь-моголь…
— Тишины! — отвечает Кэндлриггс, спускаясь на землю. — Утром я больше всего хочу тишины и покоя. Прекратите этот гвалт!
— Мара останется здесь и покачает малыша, — улыбается Бруми-ло. — Она сама ещё не до конца проснулась.
Древогнёзды давно уже не относятся к Маре как к ангелу, сошедшему на землю.
— Ему нравится «На верхушке дерева…», — говорит Мара. — Моя мама пела это и мне, и братишке:
На верхушке дерева, баюшки-баю,
Ветерок раскачивал колыбель твою.
Дунул посильнее — обломилась ветка,
И упала колыбель, а вместе с нею — детка.
Мара поёт и качает люльку. А где-то высоко над ними ветер качает башни Нью-Мунго.
— Пожалуйста, не пой больше! — восклицает Бруми-ло. — Это ужасная песня!
Мара вздрагивает от удивления, и тут только до неё доходит жестокий смысл песенки. Как страшно должна звучать эта колыбельная для древогнёздов!
— Крысёныш явился, — говорит Бруми-ло. Ради Мары она старается скрывать своё отвращение и больше не называет Винга крысоедом. Теперь она зовет его крысёнышем, хотя Мара уверяет, что он больше похож на птичку. Но, в любом случае, Бруми-ло по-прежнему не желает, чтобы он крутился поблизости от её малыша.
