– И насколько тебе известно, никто вас вместе не видел?
– Я в этом уверен. Иначе воздушный шар давно бы уже лопнул. Все в здешних краях знают Геро в лицо; ну а в школе – что сказать? – таких любителей жареного, как учителя, еще поискать надо. Ты и представить себе не можешь, что это такое – сплетни в учительской. Мне кажется, нас не застукали именно из-за нашей же беззаботности. Это как на войне: парни, которые хотят быть убитыми, даже царапины не получают.
– А свидание в стогу – как вы о нем договорились?
– Запиской. Геро оставила ее в садовой ограде накануне вечером, а я взял утром. У меня в тот день второго урока не было.
– Полагаю, прочитав, ты ее уничтожил.
– Разумеется. Слушай, к чему все эти вопросы?
– Пока не могу сказать. Но на данный момент все сходится. Понимаешь ли, все это время мне не давало покоя одно: зачем преступнику понадобилось столь экзотичное место для совершения убийства? – Найджел испытующе посмотрел на приятеля.
– Ну и?..
– А ты сам подумай, – предложил Найджел. – Все факты у тебя на руках. Могу еще кое-что подбросить для размышлений.
– Должен сказать, костюм Шерлока Холмса сидит на тебе превосходно, – ледяным голосом заметил Майкл.
– А теперь, – эту неуместную реплику Найджел пропустил мимо ушей, – мы подходим еще к одному ключевому моменту. Попробуй, пожалуйста, вспомнить, что происходило или было сказано любым из учителей в твоем присутствии в День спорта. А потом перейдем ко второй половине недели.
– Слушай, я кто, по-твоему, – диктофон?
– К сожалению, нет, – точности не хватает. И все же надо постараться.
Выяснилось, что поставленная задача все же не так нечеловечески трудна, как опасался Майкл. Благодаря умелым вопросам друга он в деталях восстановил тот злополучный день. Разговоры за завтраком, на переменах, после обеда, на стадионе, затем в учительской; реплики Симса и Рэнча вблизи стога сена – практически ничего не было упущено, даже самые незначительные и, кажется, не имеющие отношения к делу, подробности. Далее Найджел провел Майкла, день за днем, до конца недели. Более всего его, кажется, интересовала атмосфера, царившая в учительской, а в особенности – подробности стычки Гэтсби и Рэнча. Когда разговор подошел к концу, он на мгновение откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, затем вымолвил, обращаясь наполовину к самому себе:
– А что, у Тивертона, похоже, мозги на месте, он сразу нащупал сердцевину проблемы. То есть твой карандаш. – Найджел открыл глаза, и Майкл с удивлением уловил в них нечто вроде страха. – Знаешь, не нравится мне все это. Этот ваш убийца, он не только умен, он… как бы это сказать… хуже…
– Ты хочешь сказать, что знаешь, кто убийца? – Майкл почувствовал, что внутри у него шевельнулась тревога.
– Да, – мрачно подтвердил Найджел, – думаю, что знаю. Но сомневаюсь, что мне когда-либо удастся доказать это. Вопрос доказательства – вот хорошее название для детективного романа, который ты, возможно, в свое время напишешь, – а вот доказательств-то мне как раз и не хватает. Оно, может быть, и не так страшно, если бы не угроза, что он… – Найджел оборвал себя на полуслове и вздрогнул. – Слушай, ваш Гэтсби, кажется, отпетый краснобай. Сделай милость, скажи ему – прямо сейчас и строго конфиденциально, – что тебя всерьез подозревают в совершении этого преступления.
– Гэтсби не из тех, кто привык интересоваться моими девичьими секретами.
– Неважно. Потому что он далеко не из тех, кто способен критически оценить услышанное. Живее, старина, и – действуй. Для тебя же безопаснее, если все сочтут главным подозреваемым Майкла Эванса.
– Безопаснее?
– Безопаснее. Это самое точное слово.
Без пяти восемь – пять минут до начала того довольно унылого холодного ужина, за которым достопочтенный мистер Вэйл только и общается в неофициальной обстановке со своим штатом. Майкл слил Гэтсби имеющуюся у него информацию, которой даже сейчас делился (разумеется, в строго конфиденциальном порядке) с коллегами. Майкл поспешил в гостиную чуть раньше, в надежде хоть несколько минут провести с Геро наедине, пока не подойдут остальные.
Она уже была там, поджидая его; ее черное платье трепетало на ветру, неправдоподобно золотистые волосы поблескивали в сумеречном свете, живые, подвижные руки тянулись ему навстречу. Солнце, клонящееся к закату, казалось, застыло на миг, когда они обнялись.
– Геро, радость моя. Ты такая красивая. Ты – словно чистый источник и цветок, распустившийся в пустыне. Дорогая моя, я не могу больше жить без тебя.
Она откинула голову, тело ее сладостно изгибалось. Между ними пробегали электрические искры любви. Они снова прильнули друг к другу. Ее губы увлажнились от его поцелуев, она не отрывала от него влюбленных глаз. Потом отдышалась и содрогнулась от легкого рыдания – так ветерок колеблет верхушки сосен, – а уголки губ опустились, как ветви при утихающем ветре.
– Я не могу, не могу, Майкл, – вздохнула она. – Я так тебя люблю. Душу и тело готова отдать, лишь бы избавить тебя от любых печалей и бед. Но – не могу. Просто сейчас не распоряжаюсь собой. Майкл, ты должен хотя бы попытаться меня понять. И не злись ты на меня сейчас, ради бога; потом – пожалуйста, но не сейчас. Иначе я умру. Обещай, что не будешь.
– Обещаю. – Майкл услышал свой голос, донесшийся словно издалека, из глубин или с высот нежности.
– Майкл, ты такой хороший. Слушай. После всего того, что случилось, я стала другим человеком. Я люблю тебя бесконечно сильнее, чем раньше, но… тогда я ушла бы от Перси без малейших колебаний, а сейчас не могу. И не смотри на меня, родной, так, будто я тебя ударила. Ты мне стал близок, как никогда, но, может, потому я острее чувствую и то, что связывает меня с Перси. Пойми – это от меня не зависит, – какая-то часть меня неотделима от него, и я не могу оторвать от себя эту часть.
– Стало быть, ты не хочешь, чтобы я ему все рассказал?
– Сейчас – нет. Пока он в беде, я не чувствую себя свободной – по крайней мере не целиком. А с тобой я должна быть вся и навсегда.
– Да, Геро, ты права. – В словах Майкла прозвучала безжизненная печаль согласия. – А когда ты будешь свободна вся и целиком – только… когда он умрет?
– Не знаю, родной, честное слово, не знаю. – Невыразимая тоска, прозвучавшая в ее голосе, заставила Майкла забыть собственные печали. Он собирался поцеловать ее, в последний, быть может, раз, но тут из-за двери послышалось:
– А, суперинтендант, вы все еще здесь? Трудитесь? След вынюхиваете? – Это был бодрый голос Гэтсби.
– Осматриваюсь, сэр, просто осматриваюсь.
Мистер и миссис Вэйл, Найджел Стрейнджуэйс и учителя ужинают. Гэтсби, выпив стакан безалкогольного пива, наложившийся на нечто куда более крепкое, воображает себя душой общества. Найджел поглядывает на Геро и с трудом скрывает изумление. Какой-то неземной свет исходит от ее лица, на нем застыло выражение неизбывной печали, выдержать которое почти невозможно. Он переводит взгляд на Майкла; лицо его выражает ту же неизъяснимую тоску, оно кажется Майклу высеченным из камня, из скалы, поднявшейся на самом краю света, на которую косо падают умирающие лучи света последнего дня творения. Высокие ассоциации Найджела были грубо оборваны каким-то особенно оглушительным взрывом смеха Гэтсби, знаменующим финал очередной его шутки: «И она сказала: «Но это не мой билет, это билет моей сестры». Ха-ха-ха. Понимаете, это был билет ее сестры». Восторженное восклицание Гэтсби слабым эхом разнеслось над столом. Он обнажил зубы в ослепительной улыбке, как примадонна, принимающая овацию публики; затем, переходя на более уместный в данной ситуации минор, сказал:
