– Верно. Видишь ли, помимо летного дела, он занялся в последнее время теорией воздухоплавания и конструкторской работой. Сейчас О’Брайан разрабатывает новую модель самолета, которая, по его словам, станет в авиации новым словом. И ему не хочется, чтобы публика до времени совала нос в это дело.
– Но ведь об этом могут пронюхать другие державы. Разве не следовало бы обеспечить ему полицейскую охрану?
– Полагаю, следовало бы, – с озабоченным видом кивнул сэр Джон. – Но все дело в его ослином упрямстве. Он заявил, что, стоит ему хоть немного почуять присутствие полиции, как он немедленно выбросит все чертежи в огонь. Говорит, что вполне способен сам о себе позаботиться – так оно, скорее всего, и есть, – и к тому же на данном этапе все равно никто и ничего в них не поймет.
– Я подумал… Между этими письмами и его открытием может быть какая-то связь…
– Не исключено. Но не стоит, наверное, спешить с умозаключениями.
– А о его личной жизни что-нибудь известно? Женат, не женат, ну и так далее. И еще. Он не говорил, кого ожидает на рождественский ужин?
– Нет. – Сэр Джон покрутил свои пшеничные усы. – Он не женат, хотя женщинам наверняка нравится. И, повторяю, о его жизни до тысяча девятьсот пятнадцатого года, когда он вынырнул на поверхность, ничего не известно. Это только укрепляет тот образ человека-загадки, что создан газетами.
– Занятно. Вообще-то газетчики носом рыть землю должны, докапываясь до его детства и юности, а у него, наверное, есть причины таиться. Весьма возможно, все эти угрозы – петушок довоенного помета, которому пришла пора прокукарекать.
– Во имя всего святого, Найджел! – Сэр Джон в ужасе воздел руки. – Такие сложные метафоры не для моих лет…
– Ладно, тогда последнее, – ухмыльнулся Найджел. – Деньги. Должно быть, Фергюс О’Брайан человек весьма состоятельный, иначе как бы он мог позволить себе арендовать Дауэр-Хаус. Что-нибудь об источниках его доходов известно?
– Мне – нет. У него было полно возможностей сколотить капитал на своем положении национального кумира номер один. Но насколько я знаю, деньгами он никогда не швырялся. Впрочем, лучше тебе самому его расспросить. Если он действительно озабочен угрозами, ему придется хоть сколько-нибудь открыться тебе.
Сэр Джон поднялся из кресла.
– Ладно, мне пора. Ужинаю нынче с министром внутренних дел. Беспокойный старикашка, он вдруг настоящей фобией начал страдать – боится, что коммунисты ему под кровать бомбу подложат. Надо ему знать, что индивидуальным террором они не занимаются. Хотя я не против, чтобы его взорвали. Ужин – в его представлении это вареная баранина и бутылка бордо.
Он взял Найджела под руку и повел его к двери.
– Загляну к Герберту и Элизабет, надо попросить, чтобы они никому не проговорились, что ты там вроде как Шерлоком-младшим выступишь. А О’Брайану я телеграфирую, что ты приезжаешь двадцать второго. Поезд от Паддингтона отходит в одиннадцать сорок пять, так что к чаю будешь на месте.
– Вижу, все-то ты рассчитал, старый заговорщик, – тепло улыбнулся Найджел. – Спасибо за работу и за рассказ.
Остановившись у двери в гостиную, сэр Джон крепко стиснул локоть племянника и негромко проговорил:
– Присмотри за ним, ладно? Чувствую, следовало бы мне настоять на охране. Если что случится и о письмах станет известно, нелегко нам придется. И, разумеется, сразу дай знать, если за ними и впрямь что-то стоит реальное. В таком случае я должен буду просто пренебречь его пожеланиями. Счастливо, малыш.
Глава 2
Рассказ авиатора
Вышло так, что поездом в 11.45 Найджел не уехал. В ночь на 21-е ему позвонил дворецкий лорда Марлинуорта и сообщил, что хозяин с хозяйкой задерживаются в городе, отправляются в Чэтем только завтра, будут рады, если мистер Стрейнджуэйс к ним присоединится, и заедут за ним ровно в девять утра. Найджел решил, что принять это едва ли не королевское приглашение будет политически правильно, пусть даже ему обеспечена головная боль в виде того, чтобы выслушивать в течение четырех или пяти часов воспоминания лорда Марлинуорта.
На следующее утро с девятым ударом часов у дома Найджела притормозил «Даймлер». В глазах его тетки и дяди автомобильное путешествие все еще оставалось большим приключением, к которому нельзя относиться легкомысленно. Хоть салон автомобиля сверкал, как больничная палата, и не было в нем и намека на сквозняк, леди Марлинуорт привычно надела плотную походную накидку, несколько нижних юбок и взяла с собой бутылку нюхательной соли, без которой не обходилась, уезжая из дому дальше чем на двадцать миль. Ее муж, в необъятном клетчатом пальто, суконной кепке и темных очках, походил на гибрид Эдуарда Седьмого и Гая Фокса
[26]
– что не преминула отметить стайка уличных мальчишек, сразу же обступивших машину. Семейный багаж следовал поездом, в сопровождении слуги и личной камеристки леди Марлинуорт, однако просторный салон машины был до предела забит разнообразными предметами в количестве, какого хватило бы для полярной экспедиции. Забираясь в машину, Найджел ударился голенью о невероятных размеров корзину, а дальше его путь был устлан множеством бутылок с горячей водой.
Когда он наконец устроился, лорд Марлинуорт сверился с часами, развернул военную карту, потянулся к переговорному устройству и с видом Веллингтона, дающего сигнал к наступлению, проговорил: «Кокс, можно ехать».
По пути лорд Марлинуорт не закрывал рта. Пока машина ехала предместьями, он неодобрительно отзывался об их архитектуре, проводя параллели между здешней застройкой и искусственным характером цивилизации ХХ века. В то же время он щедро признал, что люди, здесь обитающие, несомненно, играют немалую общественно значимую роль и в своем роде – личности вполне достойные. Когда же за окном замелькали сельские пейзажи, он то обращал внимание спутника на «славные виды» и «благородные дали», то пересказывал истории из жизни ведущих семейств тех графств, через которые они проезжали, в то время как жена его сопровождала эти рассказы экскурсами в прошлое. На развилках дорог лорд Марлинуорт умолкал, вглядывался в карту и давал указания водителю, на которые Кокс отвечал сдержанным кивком, как если бы это был первый, а не пятидесятый раз, когда он едет этим маршрутом. В какой-то момент Найджела охватила апатия и чувство нереальности происходящего. Голова упала на грудь. Он встрепенулся и выпрямился. Голова снова склонилась – и он безнадежно заснул.
Разбудили его в полдень, чтобы слегка перекусить. Как только тронулись в путь, Найджел снова погрузился в сон, что помешало ему выслушать занимательную историю о семье Эденбери из Хэмпшира, последний представитель которой в возрасте пятидесяти лет уединился в одной из мощных башен поместья, и с тех пор его видели лишь раз в год, в день смерти короля Карла Первого, когда он появлялся на людях, чтобы пролить на своих арендаторов поток новеньких соверенов. Когда Найджел проснулся, машина свернула с магистрали и скользила по узким дорогам Сомерсета, едва не задевая бортами кустарник. Вскоре они повернули налево и проехали через величественные железные ворота. Дорожка, плавно загибаясь и извиваясь, словно завороженная змея, привела их к краю лощины и далее к склону: здесь она раздваивалась, ведя с одной стороны к Чэтемским башням, с другой – к Дауэр-Хаусу, куда Коксу и было велено сначала подвезти Найджела. Выходя из машины, он заметил нелепое строение, выросшее здесь за те два года, что его не было в Чэтеме. В пятидесяти ярдах справа от главного входа появился домик армейского вида. Ожидая, пока ему откроют, Найджел рассеянно думал, как это О’Брайану удалось уговорить лорда Марлинуорта разрешить ему построить на территории поместья столь малоприглядное жилище. И тут ему вдруг пришло в голову, что он забыл предупредить О’Брайана об изменении в планах и что, стало быть, до вечернего чая его не ждут.
