– Он самый. Вы что, знакомы с ним?
– Знаком? Это мой университетский преподаватель, и не просто преподаватель – он едва не пристрастил меня к древнегреческому. Чудесный старичок. Его я сразу исключаю из круга подозреваемых.
– Весьма непрофессионально с вашей стороны, – ухмыльнулся О’Брайан. – Вот, пожалуй, и все. А впрочем, нет, забыл кое-кого. Лючия Трейл, профессиональная соблазнительница. Держите ухо востро, иначе попадетесь ей на крючок.
– Хорошо, буду держаться подальше от этой Далилы. Теперь вот что. Вы сами примете меры предосторожности или хотите, чтобы этим занялся я?
– Да времени у нас еще достаточно, вполне достаточно, – лениво потянулся О’Брайан. – Пистолет у меня есть, и я не разучился им пользоваться. К тому же у меня ощущение, что наш шутник сдержит слово и не помешает мне мирно насладиться рождественским ужином. Вы когда-нибудь слышали историю про лорда Коссона и козла?
Всю оставшуюся часть вечера О’Брайан потчевал гостя всякими скандальными рассказами, касающимися в основном видных персон и вполне подтверждающими его репутацию человека, который не считается ни с какими авторитетами. Позднее, укладываясь спать, Найджел услышал стук входной двери и шаги, удаляющиеся к садовому домику. В голове у него путались противоположные впечатления от хозяина, хотя сохранялось и ощущение, что есть, есть какой-то ключик, надо лишь за него ухватиться, и фрагменты соберутся в цельное изображение. В сонных раздумьях Найджела постепенно выделились и обрели форму три обстоятельства. Первое: Брайан воспринял содержащиеся в письмах угрозы куда серьезнее, нежели хотел показать сэру Джону Стрейнджуэйсу. Второе: свет, который он бросил на отдельные части общей картины, оставил другие ее части в еще более густой тени. И третье: даже при таких условиях странная намечается вечеринка. Если бы Найджел заглянул сейчас в окно садового домика, то увидел бы кривую усмешку на губах О’Брайана, устраивающегося на ночь в походной койке, и услышал бы, как коротышка-авиатор негромко читает равнодушным звездам страстные строки какого-то драматурга-елизаветинца, то, может быть – а может быть, и нет, – многое стало бы ему яснее.
Глава 3
Рождественский рассказ
Найджела разбудил оглушительный стук в дверь.
О боже, неужели случилось? – такова была первая мелькнувшая у него в голове мысль. За ней последовал простой, но до ужаса натуральный образ часового, заснувшего на посту. Найджел облизнул пересохшие губы и прохрипел:
– Войдите!
На пороге возник Артур Беллами. Его физиономию озаряла блаженная улыбка, которая, однако, мгновенно сменилась едва ли не комическим сочувствием к гостю.
– Мать честная, мистер Стрейнджуэйс, сэр, да вы никак нездоровы! Белый, как простыня, право слово. Полковник наказал подать завтрак к девяти, но, может быть, вы хотите поесть здесь?
– Все в порядке, Артур, – с легкой дрожью в голосе откликнулся Найджел. – Ничуть я не болен, ерунда… сон дурной мне приснился.
Артур постучал по носу-блинчику и важно кивнул:
– Ага. Перебрали полковничьего бренди. В голове беспорядок. Когда желудочный сок сворачивается, что бывает? Вот именно. Что-то не то с головой. Кошмары. Они самые.
Найджел не успел оспорить научную основательность сего суждения, ибо в этот момент откуда-то из-под окна донесся звучный баритон:
– И мимо Слейни два коня…
Артур Беллами, закинув голову, начал подпевать неверным и гнусавым баском. Найджел, никогда в таких случаях не отстававший, тоже запел хриплым облигато. Вскоре к дуэту присоединился еще дуэт – пары деревенских псов, – и лорд Марлинуорт, пребывавший у себя в спальне в Чэтем-Тауэрз, с достоинством, но осудительно постучал костяшками пальцев по кровати с матрацем на гагачьем пуху.
Когда представление закончилось и Артур ушел, Найджел выглянул в окно. Внизу, на лужайке, стоял Фергюс О’Брайан; под мышкой он зажимал охапку падуба и не сводил глаз с птички-завирушки, мышкой приближавшейся к нему по траве. Вскоре еще две птахи, дрозд и малиновка, распушив на холоде перья, устроились у его ног в ожидании корма, который он припас для них в кармане. Что за идиллия, насколько далека она от страшных сновидений, подумал было Найджел, но в этот момент летчик обернулся, и он увидел, что другой его карман оттопыривает рукоять пистолета; это сразу вернуло его к недоброй и опасной действительности. О’Брайан поднял голову и увидел в окне гостя.
– Эй, прячьтесь скорее, – воскликнул он, – иначе до смерти простудитесь! – В голосе его звучала неподдельная озабоченность.
Старая дева, святой Франциск, бесстрашный авиатор; нежность, безрассудство, непоседливость, раблезианство, безжалостность – от этого бьющего в глаза сочетания несочетаемых черт у Найджела голова шла кругом. Но что у него внутри, какова его подлинная суть? И как к ней пробиться? А ведь предполагается, что он, Найджел Стрейнджуэйс, должен его охранять. Однако с таким же успехом можно охранять ртутный шарик, стрекозу или тень в ветреную погоду.
Большую часть утра они провели, украшая дом. О’Брайан отдавался этому с упоением, переходя из комнаты в комнату с падубом, омелой и вечнозелеными растениями; забирался на стремянку; разглядывал, отступая на шаг и любуясь содеянным с раскинутыми, на манер дирижерских, руками. Найджел сосредоточенно следовал за ним, запоминая расположение комнат. Формой дом более или менее напоминал букву Т, притом что главные помещения располагались посредине, служебные по краям. На нижнем этаже, с видом на юг, находился просторный холл, где они вчера сидели после ужина. Справа от него – столовая и небольшой кабинет, в который, кажется, редко кто заходил. Все пространство слева занимала огромная гостиная с выходами на юг и восток и застекленными дверями, ведущими к той части сада, где был армейский домик. В северо-восточной части, в один из углов, образуемых горизонтальной и вертикальной линиями буквы Т, была встроена бильярдная, а этажом выше располагались две спальни. Всего же их было наверху семь, и выстраивались они, как выяснил Найджел, в следующем порядке: продвигаясь коридором, рассекающим этаж по всей длине, попадаешь – справа – в комнаты Лючии Трейл и Джорджии Кавендиш. Напротив них – две ванные. Далее следуют комнаты Эдварда Кавендиша, самого Найджела, Старлинга и Нотт-Сломана.
– А это свободная? – спросил он, подходя вместе с хозяином к двери в самом конце коридора.
– Как вам сказать? И да, и нет, – ответил О’Брайан, и в глазах его мелькнула озорная искорка, как у школьника, готового выкинуть какую-то каверзу.
– Здесь ночую я, – пояснил он.
– Да? А я думал, вы ночуете в том домике…
– Так оно и есть. Во время войны я привык к спартанской жизни, и теперь мне трудно спать в нормальной обстановке. Но, – его голос понизился и приобрел конспиративный оттенок, – сегодня и завтра я ночую здесь. То есть как бы ночую. В ночь на Рождество и на следующую я сделаю вид, что иду спать сюда, а сам потихоньку выйду на крышу веранды, спущусь в сад, запрусь в домике и залягу у себя на койке. Убийца, этот наивный, прокрадывается сюда, втыкает нож в постель и разве что в обморок не хлопается, когда видит наутро, что я как ни в чем не бывало сижу поедаю свою овсянку. – О’Брайан отступил на шаг и радостно потер руки. – Во всяком случае, спать я буду спокойно; ну а днем, – его губы сложились вдруг в жесткую линию, и он похлопал себя по оттопыривающемуся карману, – днем я уж как-нибудь о себе позабочусь. А если кому-то все же удастся достичь своего, притом еще, что рядом все время будет крутиться Артур Беллами, – что ж, милости прошу на мои похороны.
