Какая большая разница между чувствами нищего бродяги, который по счастливому стечению обстоятельств получает возможность обобрать богатого друга, и чувствами богатой жертвы, которую обирают. Ничего не могло быть страннее контраста между банкиром Дунбаром и джентльменом, назвавшимся майором Верноном, после их первого свидания. Пока мистер Дунбар предавался страшному отчаянию от внезапного появления своего старого приятеля, почтенный майор обнаруживал восторг, разразившийся самыми шумными излияниями.
Только достигнув очень уединенного места в парке, где единственными свидетелями могли быть пугливые лани, выглядывающие кое-где из-за обнаженных сосен, — только тогда майор Вернон почувствовал себя совершенно безопасным и дал полный ход своему восторгу.
— Это золотая руда! — восклицал он, потирая руки. — Это настоящая Калифорния!
Увлеченный своим восторгом, майор сделал уродливый прыжок, так что испуганные лани бросились со всех ног от него. Он громко хохотал глухим, дьявольским хохотом и неистово хлопал в ладоши. Отдаленное эхо повторяло эти шумные проявления радости.
— Генри Дунбар, — шептал он. — Генри Дунбар! Он не что иное для меня, как дойная корова — настоящая дойная корова… если… — Он вдруг остановился, и улыбка исчезла с его лица, — если только он не убежит, — прибавил он, медленно потирая ладонью свой подбородок.
— Что, если он удерет? Он способен на это!
Но спустя минуту он опять громко засмеялся и пошел быстрыми шагами.
— Нет, он этого не сделает, — сказал майор. — Ведь бегство ему не поможет.
Пока майор Вернон возвращался в Лисфорд, Генри Дунбар сидел за завтраком рядом с леди Лорой Джослин.
За брачным завтраком едва ли было веселее, чем при венчании. Все было великолепно и аристократично. Молчаливые лакеи едва слышно передвигались за стульями гостей; шампанское, мозельвейн и бургундское искрились в плоских бокалах, напоминавших своей причудливой формой водяную лилию. Посреди стола пастушки из старого саксонского фарфора держали в своих передниках землянику, выращенную в парниках и стоившую около полкроны за штуку, а улыбающиеся пастухи поддерживали ажурные корзины, наполненные алжирскими яблоками, китайскими апельсинами и крупным виноградом.
Невеста и жених были очень счастливы; но счастье их было сдержанное, спокойное и не отражалось на тех, кто окружал их. Брачный завтрак был довольно грустным пиром, как небо, покрытое тучами; иногда посреди неловких остановок разговора слышался стук дождевых капель об оконные стекла.
Роскошный свадебный торт был разрезан с должным торжеством, и завтрак кончился. Лора Джослин встала и удалилась со своими тремя подругами.
Элизабета Маден дожидалась леди Джослин в уборной. Дорожное платье было разложено на большом диване. Она поцеловала свою барышню и поплакала немного, прежде чем приступить к ее туалету. Вскоре девушки разговорились и последовал поток поздравлений, которые несколько оживили время, пока Лора меняла свое подвенечное платье на длинное шелковое, великолепного сизого цвета. Сверх платья ей надели малиновый бархатный салоп, подбитый соболем, а на голову — воздушную шляпку с жасминными бутонами.
В этом богатом одеянии она сошла вниз и, блестя своей молодостью, красотой и дорогими соболями, выглядела как сказочная царица. Дорожная карета дожидалась у подъезда; Артур Ловель и мистер Дунбар стояли с двумя пасторами в холле. Лора подошла проститься с отцом.
— Мы очень долго не увидимся, милый папа, — тихо сказала она. — Благословите меня еще раз перед моим отъездом.
Говоря эти слова, она прижалась головой к его груди и глаза ее смотрели ему в лицо.
Банкир смотрел прямо перед собой с принужденной улыбкой на лице, которая была на самом деле ничем более, как нервным сжатием мускулов.
— Я тебе дам что-то получше моего благословения, Лора, — сказал он громко. — Я тебе еще не сделал свадебного подарка, но я о нем не забыл. Подарок, который я тебе предназначаю, требует много времени. Я тебе подарю богатейшее бриллиантовое ожерелье, какое когда-либо было видано в Англии. Я сам куплю бриллианты и прикажу их обработать по собственному моему рисунку.
Между подругами молодой пробежал легкий шепот одобрения. Лора крепко сжала холодную руку отца.
— Я не хочу бриллиантов, папа, — прошептала она, — я только хочу, чтобы вы меня любили!
Мистер Дунбар не отвечал на умоляющий шепот своей дочери. Может, и времени недостало на ответ, так как молодые должны были поспеть к поезду на шорнклифскую станцию; посреди шума и суеты поспешного отъезда банкир уже не имел случая ничего более сказать Лоре. Он стоял под готическим портиком и следил за удаляющейся каретой с какой-то грустной нежностью в глазах.
— Надеюсь, она будет счастлива, — прошептал он про себя, возвращаясь домой. — Одному небу известно, как я желаю, чтобы она была счастлива.
Он не остановился, чтобы проститься со своими гостями, а прямо прошел на свою половину. Все уже привыкли к его странностям и любезно извиняли его, приписывая все его нездоровью. Артур Ловель и три подруги Лоры остались в голубой гостиной. Обе мисс Мельвиль должны были ехать домой, а Дора Макмагон намеревалась их проводить. Она хотела погостить у них несколько недель и потом возвратиться к тетке в Шотландию.
— Впрочем, — обратилась она к Артуру, — я вскоре заеду к милой Лоре, в Джослин-Рок. Мы с ней обо всем условились.
Девицы и молодой адвокат пили чай и разговаривали между собой довольно оживленно, чтоб не сказать весело. Артур Ловель впервые заметил, что у Доры Макмагон прекрасные черные глаза, вьющиеся каштановые волосы и чудная улыбка, краше которой он никогда не видел, исключая одну улыбку, похожую на блеск полуденного солнца, затмевающего всякий другой свет.
Наконец подали карету, и мистеру Ловелю досталась многотрудная обязанность, усаживать трех молодых леди и укладывать все их картонки, шали, дорожные мешки, шкатулки, несессеры, книги, зонтики, альбомы и прочие вещи, составляющие необходимые принадлежности путешественниц. Исполнив благополучно эту хлопотливую обязанность и отвесив последний поклон в ответ на нежные улыбки из удалявшейся кареты, Артур Ловель медленно направился домой, размышляя о предстоящей ему судьбе.
Лору он навсегда потерял. Горе, роковое горе, которое так долго угрожало омрачить его жизнь, наконец поразило его; но странно, его мучения не были так страшны, как он того ожидал.
«Я никогда не имел надежды, — мечтал он про себя, идя из Модслей-Аббэ в Шорнклиф, — я никогда не имел надежды, что Лора будет моей женой».
Дом отца его, Джона Ловеля, принадлежал к лучшим в городе. Это был старинный дом, с высокой крышей, с дубовыми карнизами, украшенными странными рисунками, вырезанными искусной рукой. Дом был довольно большой, но низкий и некрасивый снаружи. Красный свет огня блестел в небольшой комнате, не то гостиной, не то библиотеке. Малиновые занавеси не были опущены на овальные окна. Артур Ловель, проходя мимо, заглянул в окно и увидел отца; он сидел близ камина, у ног его на полу лежала газета.
