ВОПРОС: Начал сталкивать их в канаву?
ОТВЕТ: Да, в канаву. В ров. И вот мы стали сталкивать их и стрелять в них. Всех загнали в овраг и дали по ним очереди. А потом…
ВОПРОС: Это были мужчины, женщины и дети?
ОТВЕТ: Мужчины, женщины и дети.
ВОПРОС: И младенцы?
ОТВЕТ: И младенцы. Мы стреляли. Потом кто-то сказал, что каждого нужно убивать одним выстрелом, чтобы экономить боеприпасы. Мы так и поступили. И я израсходовал еще несколько патронов.
ВОПРОС: Почему вы это делали?
ОТВЕТ: Почему делал? Приказ есть приказ. И вообще мне казалось, что я все правильно делаю. Я потерял товарищей. Потерял замечательного товарища, Бобби Уилсона. И это было на моей совести. Так что когда я это сделал, я ощущал себя хорошо. Но потом, даже в тот день, до меня стало доходить.
ВОПРОС: Вы женаты?
ОТВЕТ: Да.
ВОПРОС: Дети есть?
ОТВЕТ: Двое.
ВОПРОС: Сколько им лет?
ОТВЕТ: Мальчику два с половиной года, девочке полтора годика.
ВОПРОС: Мне сразу приходит на ум вопрос… Вы отец двух детей и… как такой человек может стрелять в детей?
ОТВЕТ: В тот момент девочка еще не родилась. У меня еще только мальчик был.
ВОПРОС: Но все равно, как вы могли?
ОТВЕТ: Не знаю. Так получилось.
ВОПРОС: И сколько человек были убиты в тот день?
ОТВЕТ: Думаю, примерно 370.
ВОПРОС: Откуда вы взяли эту цифру?
ОТВЕТ: Прикинул.
ВОПРОС: А вы сами скольких убили?
ОТВЕТ: Не знаю.
ВОПРОС: 25? 50?
ОТВЕТ: Не могу сказать. Многих.
ВОПРОС: А сколько человек производили выстрелы?
ОТВЕТ: И этого не могу сказать… Там был еще один взвод и… В общем, не знаю.
ВОПРОС: Но этих мирных жителей выстраивали в шеренгу и расстреливали? Они не погибли при перекрестном огне?
ОТВЕТ: Их не выстраивали в шеренгу… Они сидели в канаве, куда их столкнули, или на корточках. Так их застрелили.
ВОПРОС: А эти мирные жители — особенно женщины, дети и старики — что они делали? Что говорили вам?
ОТВЕТ: Да ничего особенно не говорили. Их просто сталкивали. Они делали, что им велели делать.
ВОПРОС: Они не умоляли вас? Не просили: «Не надо»?
ОТВЕТ: Ну да. Умоляли и просили: «Не надо». Матери обнимали своих детей… но огонь продолжался. Мы продолжали стрелять. Они махали руками и умоляли…
(New York Times, 25 ноября 1969 года)
Этого солдата не судили за его деяния в Сонгми: к тому моменту, когда эта резня стала предметом широкого внимания, он уже не подлежал военной юрисдикции28.
Читая свидетельства о расправе в Сонгми, протоколы допроса Эйхмана или материалы суда над лейтенантом Генри Вирцем (комендантом Андерсонвилля)29, можно заметить следующие повторяющиеся темы.
1. Люди выполняют свою работу и исходят скорее из административных, чем из нравственных, соображений.
2. Более того, для этих людей убийство как исполнение долга — одно, а личные эмоции — совсем другое. Свои отношения с моралью они измеряют степенью, в которой все их действия подчиняются приказам сверху.
3. Такие индивидуальные ценности, как верность, долг и дисциплина вытекают из технических потребностей бюрократии. Индивид воспринимает их как глубоко личные нравственные императивы, но на организационном уровне это лишь технические условия для защиты системы.
4. Путем словесных манипуляций можно сделать так, чтобы поступки не вступали в противоречие с общими моральными принципами. Здесь велика роль эвфемизмов — не ради фривольности, а как средства защиты человека от нравственных последствий его деяний.
5. Подчиненный неизменно слагает с себя ответственность. Он может снова и снова согласовывать свои действия. Вообще такие повторные запросы — один из первых признаков того, что в глубине души человек чувствует: налицо нарушение какого-то нравственного правила.
6. Поступки почти всегда оправдываются конструктивными целями и видятся даже благородными — в свете высокой идеологической цели. В ходе нашего эксперимента испытуемые били жертву током во имя науки. В Германии уничтожение евреев преподносилось как «гигиеническая» мера против «еврейских паразитов» (Hilberg, 1961).
7. Критика или даже упоминание в разговоре пагубности хода событий всегда считаются дурным тоном. Так в нацистской Германии исполнители «окончательного решения» еврейской проблемы полагали невежливым говорить об убийствах (Hilberg, 1961). Участники нашего эксперимента чаще всего ощущали неловкость, высказывая возражения.
8. Когда между испытуемым и авторитетом отношения остаются неизменными, происходит корректировка психологических установок, смягчающая внутреннее напряжение, связанное с выполнением бесчеловечных приказов.
9. При подчинении обычно нет драматического противостояния желаний и взглядов. Тон задают социальные взаимоотношения, карьерные соображения и техническая рутина. Как правило, мы не наблюдаем ни героя, мучающегося совестью, ни патологического садиста, безжалостно использующего свою власть, а видим лишь функционера, которому поручили определенную работу, и он старается ее выполнить, чтобы не ударить лицом в грязь перед начальством.
А сейчас вернемся к нашим экспериментам и еще раз осмыслим их. Поведение испытуемых вполне естественно для людей. Но это происходило в ситуации, которая особенно ясно демонстрирует, сколь опасны для выживания нашего вида некоторые присущие человеку черты. Так что же мы видели? Вовсе не агрессию: в испытуемых не было ни гнева, ни мстительности, ни ненависти. Да, люди могут впадать в гнев и ярость; да, они могут совершать поступки из ненависти. Но здесь этого не было. Мы наблюдали нечто более опасное: отказ человека от человечности. И этот отказ был неминуемым после того, как люди подчиняли свою индивидуальность институциональным структурам.
В том, как устроен человек, есть роковая ошибка природы. Из-за этой ошибки наш вид в перспективе имеет самые скромные шансы на выживание.
Парадоксально, что именно такие добродетели, как верность, дисциплина и самопожертвование, которые мы так ценим в человеке, создают разрушительные механизмы войн и привязывают людей к бесчеловечным системам власти30.
У каждого есть совесть, которая в большей или меньшей степени сдерживает поток импульсов, деструктивных по отношению к другим. Однако когда человек вливается в организационную структуру, автономную личность сменяет иное создание, неподвластное соображениям индивидуальной морали. Ему чужды человеческие ингибиции и заботят лишь санкции сверху.
Как далеко человек может зайти в своем подчинении? Мы снова и снова пытались установить границы. Решили, что в эксперименте нужны крики жертвы, — оказалось, что этого недостаточно. Жертва жаловалась на слабое сердце — это не мешало испытуемым выполнять по команде электрические разряды. Жертва умоляла, чтобы ее отпустили, а затем переставала подавать признаки жизни, — но даже тогда ее били током. Поначалу нам и в голову не приходило, что потребуются столь кардинальные меры, чтобы спровоцировать неподчинение. Каждая новая мера появлялась лишь потому, что прежние доказывали свою неэффективность. Последней попыткой установить границу был эксперимент с соприкасанием. Однако первый же участник в этих условиях выполнил все команды и дошел до максимального уровня тока. Аналогичным образом повела себя четверть испытуемых.
