Впрочем, увидев терем, который отгрохал себе за время сидения в Ольгове Онуфрий, Константин автоматически сделал вывод, что далеко не все гривны, получаемые с этого города, его набольший боярин расходовал на содержание воев. А терем был и впрямь знатный. Набитый добром и челядью, высокий и вычурный, он уже одним только своим внешним видом внушал невольное уважение к владельцу. Собственно говоря, если эти хоромы в чем-то и уступали тем, которые имел сам Константин в Ожске, то разве что в самых незначительных мелочах.
Онуфрий начал спускаться со своего высокого крыльца с узорчатой накидкой из тесаной кровли, лишь когда Константин приблизился к настежь распахнутым воротам, ведущим во внутренний дворик. Получалось, что и князя боярин уважил, как должно, и чин свой немалый соблюл в неприкосновенности. Уже поднявшись в терем, Константин еще раз убедился, что домик свой боярин отделал во первому разряду, а кое в чем ухитрился переплюнуть и самого князя.
Нет, внизу, на первом этаже, в людских, все было как обычно. Как и у самого князя в Ожске, там вовсю шла суетливая работа челяди. Кто прял, кто шил, кто трудился по железу, кто по чеканке серебра, кто резал кость, кто ладил сбрую. А вот наверху та же изразчатая муравленая
[23]
печь выглядела намного наряднее и пышнее. Красовалась она едва ли не по самому центру житла
[24]
, а топка у нее была предусмотрительно выведена вниз, в людскую, чтобы дым, копоть и сажа – упаси бог – не коснулись дорогих хорезмских ковров и узорчатой самаркандской зендяни
[25]
, которые в княжеском терему тоже выглядели намного скромнее. Не было у князя и такого обилия и разноцветья кусочков цветного фряжского стекла, ярко отсвечивающих в мелко плетенных окошках, как у Онуфрия.
Однако Костя, никогда не отличавшийся особой притязательностью в быту, отметил все это как бы между прочим, не придавая особого значения. В конце концов, коли есть у человека деньги, то почему бы ему не шикнуть в своей родной хате так, как хочется. Красиво жить не запретишь. К тому же его уже ждал в специально отведенной светелке успевший переоблачиться после праздничного богослужения епископ Рязанский и Муромский Арсений.
Тут Костя и сам немного сплоховал. Епископ и не начал бы закручивать гайки с самого начала, если бы Костя несколькими неосторожными фразами не вызвал у Арсения дополнительного раздражения, после чего разговор постепенно и стал принимать нежелательный оборот.
Через каких-то полчаса общения с главой всего рязанского духовенства Константин уже понимал, чего хочет от него епископ Арсений, сухощавый и седовласый человек с цепким взглядом настороженных черных глаз, и ему пришлось изменить свое первоначальное мнение об отсутствии проблем. Как выяснялось по ходу страстного, до предела насыщенного эмоциями монолога епископа, они были, и немалые.
Отчитав молодого русобородого князя за пристрастие к хмельным медам, отчего исходит оскудение веры и запускаются храмы Божии, пастырь наконец добрался до смертного греха – прелюбодеяния. Строго указав на сие непотребство и прямо назвав имя Купавы, епископ мягко, но властно отрезал Константину все пути к отступлению и в конце речи поставил условие: с оной девкой распутной более не видеться, а дабы соблазна не было, отдать ее в дар в сельцо, кое принадлежит Церкви. Со своей стороны, Арсений обещался выдать ее замуж за хорошего работящего смерда, дабы во грехе зачатое и рожденное дитя обрело законного отца.
В заключение своей обличительной гневной речи епископ еще раз посетовал на оскудение веры из-за того, что сам Константин не больно-то к ней тяготеет, подавая пагубный пример пастве, и не только не жертвует на благо Церкви, но более того – еще и отбирает имущество, дарованное им же самим. В последнем слуга Божий явно усматривал козни врага человеческого и его посланника в лице ведьмачки, именуемой Доброгневой.
Оную девку, по мнению епископа, надлежало нынче же передать для церковного суда и проверки, нисколько дщерь сия погрязла во грехе непростительном и смогут ли верные служители Господа спасти хотя бы ее душу, ибо тело, по всей видимости, безвозвратно утонуло в пучине греха и похоти, пребывая в полной власти дьявола. Буде же все то, что указано, князем не исполнится, то останется только закрыть все храмы, потому что в местах, где к слову служителя Божьего не прислушиваются, обряды творить во славу Всевышнего – сущая бессмыслица.
Пока Арсений излагал все это, Константин, понурив голову и покорно кивая в знак согласия, лихорадочно думал, как бы выкрутиться из этой ситуации. Наиболее простой выход виднелся явственно, как на ладошке: отдать Купаву с Доброгневой и село в придачу, но он явно не подходил. С другой стороны, он прекрасно понимал, что означает угроза закрыть все храмы, и решил сражаться до победного конца. В конце-то концов неужто в вопросах логики, риторики, диалектики и простого красноречия житель двадцатого века уступит средневековому попу, который к тому же изрядно стар и измучен многочисленными болячками. Потому и морщится все время, пытаясь сесть поудобнее. Кстати, а что, если для начала именно это и попробовать? Вдруг подействует.
– Дозволь, отче, прежде суда церковного к тебе эту девку прислать, дабы боль твою утишить.
– Да ты, видать, княже, и вовсе обезумел от пития безмерного, коль слуге Божьему пособницу дьявола в лекари предлагаешь? – Глаза епископа засверкали гневом.
– Какую пособницу? – простодушно удивился Константин. – Все это наветы на нее. Неужели дьявол добро людям несет? Только Господь на такое способен. К тому же сразу и убедиться сможешь, откуда у нее столь знатные познания в исцелении больных. Коли она к тебе подойдет безбоязненно, ведая, что ты не просто слуга Божий, а епископ всей земли Рязанской, стало быть, умение сие Господь ей в голову вложил, а злые люди оклеветать пытались, дар этот сатане приписывая, – и сделал в заключение изящный выпад, сам перейдя в контрнаступление против неведомого клеветника или... клеветницы: – Не иначе как лжу оную измыслили они как раз по наущению врага рода человечьего.
Епископ хмыкнул, подозрительно буравя стоящего перед ним молодого князя недоверчивым взглядом, но тут его, по всей видимости, вновь пронзил острый приступ боли, и он, поморщившись, согласно махнул рукой.
– Ан быть посему. Но перед этим пусть молитву прочтет громогласно и крестное знамение на себя положит.
– Так она без креста и вовсе лечить не берется. А что до молитвы касаемо, так она их и до лечения читает, и во время оного, и еще после, – обрадовался Константин.
Накануне, сразу по прибытии монашка, как только стало известно, что Арсений вызывает Доброгневу, Константин вызвал старенького священника из храма Богородицы, стоящего на главной и единственной площади Ожска, и попросил его помолиться вместе с собой за успешную поездку, при этом непрерывно читая «Отче наш», только очень громко и отчетливо, дабы непременно дошла молитва до Бога.
