– А повидать его можно? – решился Константин.
– А вот завтра на суде церковном и узришь эту рожу богопротивную.
– Нет, ты не понял. Сегодня повидать, перед судом.
Глеб недоуменно пожал плечами:
– Так в безумии он, брате. О чем говорить-то с таким? – Но, желая угодить в такой мелочи брату, тут же пошел на уступку: – Ну, коли зачесалось, то быть посему. Сейчас его мигом приволокут.
Впоследствии Константин и сам затруднялся с ответом, что же именно вызвало его желание увидеться с этим человеком. То ли это было смутное чувство невольной вины перед тем, из кого сделали своего рода щит, дабы отвести нападки церковников на Доброгневу и Купаву, то ли желание под благовидным предлогом поскорее расстаться с братом, общения с которым изрядно его тяготило.
Но, скорее всего, сработало подсознание, тот самый невидимый компьютер, который мгновенно анализирует обстановку и тут же подсказывает человеку, чего именно и от кого ожидать в ближайшем будущем. Зачастую владельцы этих компьютеров слишком мало к ним прислушиваются. Ну, в самом-то деле, почему от закадычного друга надо ожидать подлости, да еще в самое ближайшее время? Почему тревога на душе за мать, с которой недавно виделся, приехав к ней на время отпуска, и она выглядела как обычно? Зачем надо срочно забрать деньги из банка?
Потом, конечно, выяснится, что подрагивающий голос друга и его фальшивый смех, а также упрямое нежелание смотреть старому товарищу в глаза и впрямь окажутся предвестниками предательства, банк лопнет, оставив с носом своих многочисленных вкладчиков, а еле уловимая желтизна щек матери, чуточку более одутловатое лицо и необычно горячие при расставании поцелуи были вестниками ее скорой смерти.
И человек, ухватившись за голову, будет говорить себе и окружающим: «А ведь я чувствовал, что здесь что-то не так». Но прислушаться к встроенному в голову мини-компьютеру он по-прежнему не захочет, а потом уже и не сможет, и от постоянного невнимания голос непрошеного советчика, убитый недоверием к себе, будет все более слабеть, переходя в еле слышный шепот, и, наконец, затихнет вовсе. Редко люди поступают, как говорится, по наитию, повинуясь тому неслышимому многим голосу, говорящему одну только правду, хотя зачастую и слишком горькую для ее владельца. Очень редко.
Константин тоже далеко не всегда прислушивался к своему подсознанию, хотя и не избегал его советов. Правда, повиновался он ему, как правило, лишь в тех случаях, когда это не требовало больших усилий, умственных или физических. Вот и сейчас он уступил своему желанию побеседовать с еретиком только из-за того, что особых трудов предстоящий разговор не требовал. Однако уже спустя пять минут после начала общения он понял, что тут – особый случай, и, умоляюще глядя на Глеба, попросил его выйти, пояснив, что один на один этот смерд скажет ему намного больше.
Едва тот удалился, как Константин, повернувшись к мрачного вида мужику, изрядно побитому, с многочисленными ссадинами и кровоподтеками, одетому в простые холщовые штаны и сплошь заляпанную кровью рубаху, переспросил:
– Так как надлежит правильно персты складывать?
– Во всех старых книгах указано, что крестное знамение надо творить тремя перстами, то есть щепотью. – И мужик, поморщившись от боли в избитом теле, поднял вверх руку, показывая, как именно надо креститься.
– Стало быть, епископ и все прочие не знают такого простого правила, а ты знаешь? – не унимался Константин.
– Воля твоя, добрый человек, – сокрушенно вздохнул спятивший смерд, – но выходит, что так. И в диковину мне видеть здесь, на Рязанщине родимой, столь великое скопище старообрядцев, как и многое другое тоже. Только доказать, что я правду тебе говорю, мне нечем, – предупредил он, опережая следующий вопрос уже готовым ответом.
– И где тебя обучили всему этому?
Раздался тяжелый вздох, после чего мужик помедлил немного, подыскивая нужные слова, и неуверенно произнес:
– В училище, а по-нашему – в семинарии. Только это далеко было. Не здесь вовсе.
– А мне говорили, что ты деревеньку родную до сего времени и вовсе ни разу не покидал. Стало быть, те, кто тебя привез, врут моему брату князю Глебу?
Мужик вскинул голову и отрицательно качнул ею:
– И они не лгут, и я правду говорю.
– Это как же тебя понимать, Стрекач?
– И имя это не мое вовсе. – Мужик вновь тяжело и безнадежно вздохнул, вяло махнул рукой, не желая вести бесполезные речи, которым все равно никто не поверит, и устало произнес: – Я во всем этом, человек добрый, и сам ничего не понимаю. Куда уж всем прочим. Вот ты не скажешь мне, к примеру, – тут его лицо в сгустках грязи и запекшейся крови слегка оживилось, – какой ныне год?
– Мы живем в лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое от сотворения мира, – спокойно ответил Константин, уже давно почувствовавший разгадку странного поведения мужика, но боявшийся ошибиться – уж слишком велико было бы разочарование.
– А ежели от Рождества Христова?
– Тогда одна тысяча двести шестнадцатый, – последовал такой же спокойный ответ.
– Стало быть, на семьсот с лишком годков назад закинула меня сила неведомая, – пробормотал себе под нос Стрекач, назвавшийся Николаем, и снова горько вздохнул.
– А на сколько именно? – задал вопрос Константин.
– Ну, ежели точно, то, – Стрекач прищурил глаза, с минуту что-то напряженно высчитывал и, вновь взглянув на Константина, робко и как-то виновато улыбнулся, – чуть ли не на восемьсот. Только кто же поверит в такое, коли у меня и самого в голове это до сих пор не укладывается.
– Я тебе верю, – твердо ответил Константин, резко шагнул вперед и неожиданно для самого себя вдруг уселся рядом с ним на лавку и обнял его за плечи, не в силах сдерживать переполняющее его ликование. Наверное, похожую радость мог испытать лишь случайно отставший от своих где-то на экскурсии русский турист, который, перед тем как вновь услышать родной говор, тщетно проплутал пару часов по незнакомому городу, где все жители – сплошь иностранцы. Впрочем, его радость стала бы лишь жалким подобием тех чувств, которые испытывал Константин. Ведь ему, в отличие от туриста, достался в одночасье не город и даже не государство, а целый мир, и даже родная Русь представала перед ним загадочной, таинственной и непонятной страной. В ней приходилось, как какому-нибудь шпиону, тщательно контролировать каждое слово, каждый свой шаг и поступок, и даже те, кто доброжелательно к нему относился, оставались по сути чужими и далекими людьми. И тут, когда он уже было смирился с этим, такая встреча – нежданная и оттого еще более радостная.
– Родной ты мой землячок, – засмеялся он весело. – Вот уж не думал – не гадал, что у меня напарник по несчастью окажется. Я ведь тоже из двадцатого века и в этом же году был сюда перекинут.
Стрекач, который и впрямь всего несколько месяцев назад был отцом Николаем, некоторое время изумленно, еще не веря в такой счастливый поворот судьбы, вглядывался в Константина, после чего поднес сложенные щепотью пальцы ко лбу, явно собираясь вознести благодарность всем небесным силам, но произнес лишь первую фразу, да и то наполовину:
