Потом они уезжали и, погрузившись по уши в трясину шумных городских улиц, обывательских разговоров и судорожной гонки за престижными вещами, уже через пару месяцев начинали сознавать, что все приобретенное ими за лето в той тихой деревушке они уже потеряли. Как, когда – неизвестно, как непонятно и то, что это вообще было, но от осознания этой потери на душе становилось очень горько и грустно, и они... с нетерпением ждали следующего летнего отпуска, дабы вновь приехать туда и приобщиться к чему-то высокому, светлому и чистому, которое мягко коснулось их нежной материнской рукой.
Понять человека, постараться, чтобы он излил тебе свою душу, очистив ее от многолетнего слоя всей дряни и грязи, которая скапливается в людских сердцах, – вот главная задача, которую, по мнению отца Николая, надлежало решать любому священнослужителю в беседах с мирянами. Ему это почти всегда удавалось, но сегодняшний разговор был совсем другой направленности. К тому же и управлял ходом беседы не он сам, а этот юный паренек, с пылом и жаром горячей молодости нападая на непреложные истины, которые отец Николай пытался защитить в меру сил.
– Итак, вы категорически утверждаете, что Бога нет. А как же жизнь на нашей планете? Кто ее зародил?
Мокшев пренебрежительно фыркнул:
– Академик Опарин в своих опытах блестяще доказал, что при создании в экспериментальных условиях микроклимата того времени, температуры и прочего запросто можно из неорганики создать органику. И между прочим, создал. – Он торжествующе поднял указательный палец вверх, но священник и не думал сдаваться.
– Я читал об его опытах и результатах, полученных им. Но вы вдумайтесь в суть – он лишь создал из одного мертвого другое, столь же безжизненное. А вот живое ему создать – я убежден – не удалось и никогда не удастся.
Мокшев на секунду смешался, но почти тут же нашелся:
– Тогда космос. Насколько я знаю, различные кометы и метеориты содержат в себе микроорганизмы, которые при благоприятных условиях выходят из спячки и начинают жить и развиваться. Да и вообще вся логика развития цивилизации отрицает Божье существование и на земле, и на небесах. Дарвина надо читать, гражданин священнослужитель.
– Стало быть, ты тоже верующий, – констатировал священник.
– Я же сказал, что нет! – отрубил Минька.
– А вот и да, – возразил отец Николай. – И все отличие между нами лишь в том, что я верю в Бога, а ты веришь в то, что его нет.
– Ну-у, – протянул Мокшев, не зная, чем парировать последнее утверждение, и, пытаясь протянуть время, рассеянно глянул на свои подарочные «Командирские» часы, после чего хлопнул себя ладонью по лбу и простонал: – Батя, мы же на поезд опаздываем. Нам еще до станции пилить и пилить, а до прибытия поезда всего двадцать минут осталось! Жмём!
– Тогда вот что. – Отец Николай достал из внутреннего кармана пиджака паспорт вместе с вложенными туда купюрами. – Беги один, сын мой, и возьми билеты на двоих, а я к тому времени подойду к вокзалу.
– А успеешь? – усомнился Минька, оглядывая критическим взором своего пожилого собеседника с изрядной сединой в бороде и явно не атлетической фигурой.
– Не сомневайся, – кивнул утвердительно головой отец Николай, – успею. Бегом – тут я, пожалуй, староват, а быстрым шагом еще могу.
– Ну, гляди, – ехидно прищурил левый глаз Мокшев. – Если не придешь вовремя, то первому встречному твой паспорт с билетом оставлю, и поминай, как звали. Тебе же искать.
– Лишь бы билеты были, – вздохнул священник и поторопил Миньку: – А ты беги, не мешкай. – И перекрестил спину убегающего Мокшева, как бы давая ему свое последнее благословение.
Спортивными достижениями новоявленный бегун никогда не блистал, тем более в легкой атлетике, но тут припустил со всех ног. Обычно он выходил из дома и шел на вокзал не спеша, по пути прощаясь с любимым городом, маленьким райцентром на Рязанщине. Здесь все было мило его сердцу – родная сто восьмая школа, березки вдоль нее, вымахавшие на добрый десяток метров за то время, что он учился, их сажали ребята постарше вместе с его сестрой Людой. Каждый поворот, любой переулок ему был знаком, включая жителей тех домов, мимо которых он сейчас пробегал. Здесь – беглый взгляд направо – он жег когда-то вместе с ребятами костер, чуть дальше играл в прятки, через ограду лазил в больницу, обрывая не совсем спелую иргу, в обилии росшую там вдоль аллеек и лужаек.
А вот и книжный магазинчик, куда он в свое время частенько захаживал к радушной тете Нине за новыми учебниками. Он свернул с Новоряжской на Первомайскую, ведущую прямо к вокзалу. Освещение на ней было чуть хуже, не все фонари горели, зато бежать стало легче, потому что улица делала солидный уклон, как бы приглашая всех жителей города к вокзалу, в который она почти упиралась.
Впрочем, именно сейчас любоваться тихими прелестями своей маленькой родины ему было некогда, и он вновь увеличил скорость, припустив со всей мочи. Как выяснилось спустя двадцать минут, вовремя успели оба, и сейчас они стояли в ожидании поезда, который устало подошел к перрону, из последних сил протянул состав вдоль тускло освещенной платформы и, будто окончательно выдохнувшись, остановился.
Нужный им вагон оказался почти рядышком, но на нетерпеливый стук в дверь никто не откликнулся. Да и вообще этот вагон создавал какое-то неуютное ощущение, хотя внешне почти ничем не отличался от своих железных соседей. Почти, да не совсем. У тех внутри чувствовалось какое-то еле уловимое шевеление, движение, ощущалась какая-то жизнь, а этот был словно мертвый – ни малейшего движения, ни намека на хоть какое-нибудь шевеление. Даже окно в тамбурной двери этого вагона резко отличалось от других. Подернутое густой белой пеленой, будто саваном, оно надежно скрывало все, что происходило внутри.
Настойчивый повторный стук также был проигнорирован, хотя Минька кулаков уже не жалел.
– Да никого там нет. Дрыхнут, поди, заразы, – и тут Мокшев запустил такую заковыристую тираду в адрес нерадивых проводниц, что даже сам восхитился изреченному экспромту. – Давайте в соседний вагон, пока дверь открыта, а проводника нет, – предложил он священнику. – А там уж пройдем и в свой. – И он тут же шустро устремился вперед.
Священник молчаливо старался не отставать от своего молодого попутчика, который вдруг неожиданно затормозил и недоуменно обернулся назад.
– Да тут пожар, батя, – озадаченно присвистнул Минька, уже вошедший в межтамбурный проход. – Дымище ужас какой густой и...
Свое описание пожара он не окончил, поскольку заметил впереди безжизненно оседающее тело человека, еле видимое в густых белых клубах дыма, и рванулся на помощь.
Вязкие, подобно тугой резине, белые языки тут же охватили его тело, препятствуя продвижению, но Минька упрямо лез вперед и почти добрался до человека, погибающего, как он подумал, от удушья. Однако запасы воздуха в груди подошли к концу, а вздохнуть свежего Мокшеву почему-то никак не удавалось, и он начал терять сознание, уже понимая, что здесь что-то не так, причем далеко не так, но уже не в силах ничего сделать. «Как это глупо, – подумалось ему в последний миг, и тут же мелькнуло иное: – Хорошо бы было проанализировать этот дымок в нашей лаборатории. Это что же такое при сгорании придает дыму эффект вязкости?»
