Он замолчал. На веранде послышались энергичные шаги, и через
пару секунд появился Василюк. Вставши в дверях в раскованной позе, похлопал
себя дубинкой по ладони и громко осведомился:
– Господа новые русские изволят нервничать?
– Мертвого уберите, – сказал Доцент, не глядя на него.
– Кого? – театрально изумился Василюк. – Ах,
утоплый труп мертвого человека… Он вам что, мешает? Такой тихий, такой
безобидный… неужели боитесь? Неужели вы суеверны? – Он подошел вплотную и
упер Доценту конец дубинки в лоб: – Вы меня, признаться, удручаете.
Единственный здесь интеллигентный человек, вам бы в свое время держаться
подальше от этого новорусского быдла…
– Разрешите уточнить, герр капо? – спросил Доцент, не
поднимая головы и сидя в прежней позе. – Для меня, простите, «интеллигент»
столь же бранное слово, как «педераст». Если это недостаток, он у меня общий с
некими Львом Гумилевым и Афанасием Фетом. В такой компании не стыдно
находиться, поскольку…
Дубинка с чмокающим звуком влепилась ему в лоб. Доцент инстинктивно
зажмурился, и, видно было, преогромным усилием воли заставил себя гордо
выпрямиться, уставился в обшарпанную стену так, будто никакого капо тут и не
было.
– Идейно подписываюсь под предыдущим заявлением, –
сообщил Синий в пространство.
Василюк сдержался столь же немаленьким усилием воли,
улыбнулся насколько мог беззаботнее:
– А поднимайтесь-ка, господа хорошие. Прогуляемся до
карцера, там как раз говнецо надлежит ручками в дыры сбросить. Потрудитесь до
вечера, а там и на допрос прогуляетесь.
– Цем бефель, герр капо, – рявкнул Синий оглушительно,
вытянувшись со сноровкой старого прусского гвардейца.
Заложил руки за спину и первым шагнул к двери. Вадим краем
глаза подметил, как побелели костяшки пальцев, стиснувшие дубинку, –
Василюк не мог не сообразить, что остался в полном проигрыше…
…Они маршировали, поневоле сбиваясь с шага – в животе громко
бурчало, голод прямо-таки скручивал кишки, соленые струйки пота затекали в
глаза, и нельзя было их смахнуть, иначе тут же получишь дубинкой поперек
хребта. Четверо уже отправились в карцер прямо с аппельплаца, в том числе две
женщины – в этом отношении царило то самое равенство полов, которого с
идиотским упорством добивались американские феминистки.
Вадим шагал, как автомат, уже потеряв счет жгучим ударам дубинкой.
Никаких чувств и эмоций, собственно, и не осталось – успели выбить. Нику он не
видел, она оказалась где-то в задних рядах – для маршировки всех построили в
колонну по три, не разбивая по баракам. Чтобы было легче, он ритмично повторял
про себя в такт шагам: надо бежать, надо бежать, надо бежать…
Погода была прекрасная, светило солнце, но окружавшая лагерь
тайга словно бы выпадала из поля зрения – казалось, весь мир съежился до
аппельплаца и ударов дубинок, вылетавших будто из ниоткуда. Над всем этим мощно
надрывались динамики, извергавшие нежный девичий голосок:
О, как мне кажется, могли вы
рукою, полною перстней,
и кудри дев ласкать, и гривы
своих коней, своих коней…
Так и продолжалось – песни на классические стихи сменялись
симфонической музыкой, потом снова песни и снова музыка. Герр комендант,
восседавший на трибунке в плетеном кресле, – время от времени Вадим видел
и его, и Маргариту, расположившуюся в таком же кресле, – то и дело
пригубливал кока-колу из высокого бокала, лицо у него было умиротворенное,
покойное…
Ближе к вечеру, когда все это, наконец, кончилось, вновь
разбили на бригады и погнали к воротам, где каждый получил миску жидкой
баланды, а вот ложек не получил никто, и поневоле пришлось хлебать через край,
обливаясь с непривычки. Тетка Эльза, злорадно наслаждавшаяся зрелищем,
объявила, что на сегодня все, никаких разносолов более не полагается, а посему
быдло может расползаться по стойлам.
Поскольку плетью обуха не перешибешь, пришлось последовать
совету – тем более, что с двух сторон старательно подгоняли дубинками Василюк и
давешний охранник. Навстречу им двое других эсэсовцев протащили за ноги
безжизненное тело бедолаги Столоначальника, первым открывшего счет. Вадим,
откровенно признаться, не ощутил ровным счетом никаких эмоций, был вымотан до
предела. Более того, у него осталось впечатление, что и собратья по несчастью
отнеслись к печальному зрелищу со столь же тупым равнодушием. Мыслей у него
хватило ровно настолько, чтобы подумать:
«П р и в ы к н у т ь – штука,
должно быть, довольно страшненькая».
– Цистерну видели? – спросил Визирь, когда они
обессиленно повалились прямо на веранде и вытащили сигареты (хоть табачок,
слава богу, никто пока не отобрал).
– Какую?
– На сто тридцатом? Подъехала к самым воротам, когда его
туда волокли. Я видел… – Он тяжело встал и высунулся с веранды. –
Точно. Его туда пихают, в цистерну. Если там какая-то кислота или каустик,
следа не останется. Как от сахара в чае.
– Заткнись, не рви душу… – прошипел Браток.
– Нет, я с порога в горло вцеплюсь…
– Ну и вцепишься, а пока захлопнись! Без тебя тошно!
Отбой, как и в «мирные» времена, обозначался всем знакомой
музыкальной заставкой из телепередачи «Спокойной ночи, малыши!» – и это
усугубляло смертную тоску. Ни Синий, ни Доцент после отбоя в бараке так и не
появились.
Чтобы не подвергаться лишнему унижению, они посовещались и
решили отныне справлять нужду в чулане.
Глава 7
Много нового и ничего веселого
Они уже расположились спать, когда по рассохшемуся полу веранды
затопотали невероятно тяжелые шаги, словно там брел кто-то, напоминавший
габаритами бегемота. Правда, очень скоро обнаружилось, что это прибыли насквозь
знакомые личности, не имевшие никакого отношения к тюремщикам и гонителям:
Синий, пыхтя от нешуточной натуги, волок на закорках Доцента. Остановился в
дверном проеме, жадно и быстро заглатывая ртом воздух, профыркал:
– Помогите, мочи больше нет…
К ним бросились, мешая друг другу, подхватили Доцента – тот
громко ахал при резких движениях, – кое-как дотащили до нар и осторожно
положили. Правая штанина у него была обрезана ниже колена, голень перевязана –
старательно и качественно, толсто намотан чистейший бинт, из-под которого почти
не просочилась кровь. Однако пятно размером с серебряный доллар все же наличествовало.
Отдуваясь, Синий присел на нары, вытащил сигаретку:
– Небитый битого везет… Тяжелый до чего, а еще доцент…
Доцент лежал, закрыв глаза, постанывая, лицо лоснилось от
крупных капель пота.
– Что там? – спросил кто-то, Вадим даже не узнал
голоса.
– Бурная жизнь, – бросил Синий, ни на кого не глядя,
глубоко затягиваясь. – Наш интеллектуал решил сорваться в побег. Как и
следовало ожидать, получилось бездарно, только пулю в ногу схлопотал.
Ломанулся, как чумной…
