– Опаньки, – радостно возвестил комендант. –
Демократическое голосование себя оправдывает. Благодарю вас, фрейлейн, от всей
души. Пойдемте, любезный, побеседуем…
Маргарита принялась одеваться – деловито, быстро, с
равнодушным лицом. Испытанное Вадимом облегчение вряд ли можно было сравнить с
чем-то знакомым, столь буйной радости раньше и ощущать-то не доводилось,
честное слово. Ручаться можно – все остальные испытывали то же самое.
– Ишь, лыбитесь, эгоисты… – грустно сказал комендант. –
Нет в вас подлинной солидарности, скоты… Ну, шевелитесь, мой сахарный. Вот с
вами-то, гарантирую, о многом поговорить придется…
Он круто развернулся на каблуках и вышел. Следом прошел
Визирь, с застывшим, словно бы даже мертвым лицом, вызывавшим тоскливый ужас.
Один за другим черномундирники покидали барак, выходивший последним бросил
через плечо:
– Подобрать шмотки – и спать, быдло…
Не глядя друг на друга, они потянулись на веранду, стали
одеваться…
Неподалеку, у ворот, вдруг оглушительно ударил выстрел,
заорали несколько голосов, возникла суета. Еще выстрел. И еще. Короткий истошный
вопль. Четвертый выстрел. И – тишина. Потом послышалась яростная ругань.
Вспыхнувшие лучи фонарей опустились к земле, скрестились, видно было, что
кого-то поднимают, а он оправдывается громко, возбужденно. Почти сразу же лучи
фонарей развернулись к бараку, стали быстро приближаться.
Не сговариваясь, все кинулись внутрь, торопливо попрыгали на
нары, как будто это могло от чего-то спасти и как-то защитить.
Комендант вошел быстро, не тратя времени на свои обычные
подковырки, поморщился:
– Неувязочка, господа. Остался я без душевного собеседника.
Жаль. Вставай-ка, милый…
Он ткнул пальцем в Красавчика. Тот, с исказившимся лицом,
попятился к стене, полное впечатление, пытаясь продавить ее спиной, уже в
совершеннейшем ужасе завопил:
– Это не я! Не я!
– Помилуйте, а кто говорит, что это вы? – комендант,
похоже, опомнился и напялил прежнюю личину. – Конечно, не вы… Все равно,
побеседуем…
Два эсэсовца торопливо обежали коменданта справа и слева, с
маху запрыгнули на нары, сотрясши их так, что Доцент испустил вопль, подхватили
Красавчика под локти, сдернули на пол и поволокли к выходу.
– У меня нет ничего! Нету! – орал он что есть мочи,
тщетно пытаясь как-то зацепиться за гладкие доски пола носками грубых
ботинок. – У меня нету ничего! Я же не богатый!
Его вопли еще долго слышались в ночи – невыносимо долго,
никто почему-то и не пытался заставить беднягу замолчать. Комендант оглядел
замерших на нарах лагерников, погрозил пальцем:
– Смотрите у меня!
И неторопливо вышел. Сапоги хозяйски простучали по веранде, наступила
тишина. Аромат хороших духов Маргариты еще витал в бараке, как ни дико. Кто-то
тягуче застонал, словно от невыносимой зубной боли. Вадиму показалось, что
сердце, отроду не болевшее, проваливается куда-то пониже поясницы.
Кажется, кавказский человек Элизбар сумел-таки умереть
красиво – вернее, с максимальной для себя выгодой. Ухитрился сыграть так, что у
охраны попросту не было времени рассуждать, его п р и ш –
л о с ь застрелить. Видимо, бросился, вырвал ружье, может, даже
успел выстрелить…
Словно прочитав его мысли, Синий негромко сказал:
– Сумел соскочить изящно, уважаю…
– А может, только подранили, – отозвался Борман,
сидевший с тупо устремленным в пространство, потухшим взглядом.
– Сомневаюсь. Подраненного непременно притащили бы в барак.
Как вот его, – он кивнул на Доцента. – В воспитательных целях. Логика
у Мерзенбурга не столь уж сложная, ее в конце концов начинаешь неплохо
просекать. Хотя и не все понимаю до конца. В толк не возьму, зачем уволокли
этого телевизионного дурака – у него, похоже, и впрямь никаких захоронок… Нет,
не пойму пока…
– «Не пойму», «не сопротивляюсь»… – протянул Борман. –
И вдобавок уговариваю других не трястись над захоронками…
– Опять за старое? – нехорошо усмехнулся Синий.
– Просто представляется мне, друг ситцевый, что никакого
толкового плана у тебя нет.
Какое-то время казалось, что они вновь сцепятся. Обошлось.
Синий ухмыльнулся:
– Зря. Зря тебе так представляется. Мужик вроде бы и
толковый, сам догадался насчет фазы… Между прочим, не так давно, с полчасика
назад, мы одержали первую победу. Выяснилось, что воды нам позволят набрать
сколько угодно. Так что не бухти и не подначивай, придет время, все
провернем. – Он перевернулся на живот, уткнулся щекой в плоскую комковатую
подушку и пробурчал: – Свет погасите кто-нибудь, коли охота, лично мне и так
сойдет…
Борман, ворча что-то неразборчивое, отправился погасить
свет. На ощупь вытащив сигареты, Вадим прикурил. Пожалуй, сейчас приходилось
решать самую сложную в жизни задачу. Всякое бывало на тернистом пути, но
собственная жизнь на карте ни разу не стояла…
Пора как-то определяться. То есть, пока не пришла его
очередь угодить на допрос, обдумать бегство во всех деталях. План предстоит
просчитать нехитрый, вовсе примитивный, если подумать, но из-за т е –
п е р е ш н е й ставки, сиречь собственной
шкуры, следует рассчитать каждый шаг.
Территория лагеря прожекторами по ночам не освещается.
Дополнительных датчиков никто не устанавливал. Есть все шансы в несколько
перебежек добраться до клуба – в точности так, как в последний раз. Вряд ли
Катенька, уезжая (а она, несомненно, уехала вместе с большей частью прежней
охраны, иначе согласно внутреннему распорядку присутствовала бы на аппеле),
кому-то поведала о подземном ходе.
Итак, попадаем на кухню… Там висит несколько ватников, можно
один прихватить с собой. В холодильнике и незапертых ящиках куча хороших
продуктов, предназначенных для охраны. Можно унести, сколько поднимешь. Целая
куча кухонных ножей. Курево, спички. Даже коньяк имеется. С такой экипировкой
можно блуждать по тайге и пару недель, если все же правы те, кто считает, что
до ближайших населенных пунктов километров полсотни, а то и поболе.
Дверь кухни запирается снаружи. Может, изнутри есть головка,
которую достаточно повернуть, чтобы оказаться на свободе. Черт, не обратил
внимания, какой там замок… Даже если и не открывается изнутри – не беда. Можно
тихонечко вынуть стекло и вылезти. Кухня в отдалении, отнюдь не впритык к
бараку охраны, вряд ли кто-то за ней наблюдает специально – с чего бы? Да еще
ночью?
Словом, перспективы открываются самые радужные.
Вот только имеется некое досадное препятствие. Подробнее
говоря, именуется оно законной супругой. Очаровательное создание десятью годами
моложе мужа, дочурка полезного и небедного папы – породнились равные, конечно.
За полтора года не надоела в постели, вроде бы не изменяет, хотя с женщинами
никогда не известно. Жили, в общем, неплохо, притерлись характерами, хорошая
пара…
