В них никто не стрелял и не командовал оставаться на месте –
сзади свистели по-разбойничьи в два пальца, ржали и ухали:
– А держи! Лови! У-ху-ху! Уау!
Топоча, они влетели на веранду, мешая друг другу, ввалились
в барак. Когда немного схлынули ужас и растерянность, оказалось, что они сидят
в углу на нарах, тесно сбившись в кучу, а на них с нескрываемым ужасом
таращится Доцент.
Оцепенение длилось долго, но ужас был столь сильным, что
перерос границы человеческого сознания, а потому словно бы и притупился.
Стараясь не смотреть друг на друга, они один за другим сползли с нар, игнорируя
Доцента, твердившего:
– Что там случилось? Что случилось?
В конце концов Синий промолвил прыгающими губами:
– А что здесь, блядь, может случиться, кроме херового?
Борман сидел на краешке нар, растирая ладонью грудь над
сердцем. Вадиму и самому казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет через рот.
– Рва-ать надо отсюда… – протянул Браток.
– Все из-за этого мудака! Вы что, не слышали?
Вадим поднял голову. В него прокурорски тыкал толстым
указательным пальцем совершенно незнакомый тип, по причине полной очумелости и
не заметивший, что кинулся спасаться в чужой барак. Судя по физиономии, еще
сохранившей следы прежней упитанности в т о й жизни, это был вполне
респектабельный господинчик, но сейчас в нем мало что осталось от разумного
начала – глаза были такие, что Вадим на всякий случай отодвинулся подальше.
– Из-за него все! Что стоите? Вам же говорили…
Досадливо поморщившись, Синий без замаха ткнул его под
ложечку, схватил за ворот, за штаны, дотащил до двери и сильным толчком
запустил так, что тот кубарем полетел со ступенек веранды. Вернувшись, сунул в
рот полувысыпавшуюся сигарету – пальцы чуть заметно подрагивали, – попал
ее концом в пламя спички со второй попытки, повернулся к Вадиму:
– Ну, подельничек, включай соображаловку на полную катушку.
Чует мое сердце, вскорости за тебя возьмутся. Отсюда и все увертюры.
– Но зачем же… – голос у него оборвался.
– Житейское дело, – сказал Синий. – Сунут тебя в
камеру с доброй полудюжиной таких вот, он небрежно кивнул в сторону веранды, а
они, дурики, будут тебя ненавидеть всеми фибрами души, поскольку считают
олицетворением всех бед. Плавали – знаем. Человек – скрипочка примитивная, на
нем играть совсем даже легко. Тут самое главное – не вступать в дискуссии, а с
ходу бить по чему попало, и лучше всего с маху одного покалечить так, чтобы у
остальных тут же отпала охота вешать на тебя собак. Очень пользительно щеку
порвать, – он согнул крючком указательный палец и наглядно дернул им в
воздухе. – Ухо рвануть, чтоб на ниточке повисло, глаз выдавить.
– Что случилось? – вновь завел шарманку Доцент.
– Да ничего особенного, – сказал Синий чуть ли не
рассеянно. – Бошку тут одному бензопилой смахнули, только и делов. А я-то
голову ломал, на кой черт он им понадобился. Поскольку взять с него, надо
полагать, было нечего, решили использовать для наглядной агитации. И выходит…
Он замолчал, услышав уверенные шаги. Эсэсовец остановился в
дверном проеме – тот, что держал бензопилу, – скрестил руки на груди и
стал разглядывать сидящих с самым что ни на есть безмятежным, даже веселым
выражением лица. На него поглядывали искоса, опасаясь встречаться глазами.
Томительно тянулось время, а верзила в черном все еще держал длиннющую, конечно
же умышленную паузу, нагнетая напряжение до предела. Ухмылка становилась все
шире.
Наконец, он с простецким видом поинтересовался:
– Мужики, а что это вы так скукожились? Случилось чего?
Ухмылялся широко и весело – белозубый, прямо-таки плакатный,
и впрямь напоминавший нордическую бестию с немецких плакатов. Только волосы
были темноваты для истинного арийца.
– Водички бы, – сказал Синий так осторожно, словно
любое его слово могло вызвать то ли взрыв, то ли что-то еще похуже.
– Питеньки охота? – осклабился верзила.
Выдержав очередную паузу и не дождавшись ни от кого ответа,
поинтересовался:
– Может, и жратеньки охота? Не стесняйтесь, мужики, у нас
попросту…
– Не мешало бы, – набычась, буркнул Браток.
– Помилуйте, ваше степенство, с полным нашим
удовольствием! – совершенно нормальным голосом отозвался эсэсовец, нырнул рукой
за притолоку и вытащил скрытую доселе от глаз матерчатую сумочку, с какими
ходят за продуктами. – Нешто ж мы звери, господа кацетники? Ваша мама
пришла, и попить, и пожрать принесла, будете себя хорошо вести, глядишь, и бабу
вам пригоню, а то, поди, друг друга в жопу дрючите? Налетай, подешевело! –
Он размахнулся и швырнул сумку на середину барака. – Тут вам все тридцать
три удовольствия. Тетка Эльза лично расстаралась насчет жарехи, сердце у нее
кровью обливается из-за вас, болезных. И попить вам собрали… Что стоите?
Кушать подано, идите жрать, пожалуйста! Не отыму!
Браток неуверенно шагнул к сумке.
– Валяй-валяй, – поощрил эсэсовец. –
Наворачивайте, ребята, за обе щеки, ешьте-пейте, банкет оплочен. Только
вынужден вас душевно предупредить: ежели которая скотина не оценит нашу
трепетную заботу о контингенте и начнет наши яства наружу выблевывать, придется
такого сунуть мордой в сортир и заставить говно похлебать от души. Усекли,
болезные? Как только – так сразу. Зуб даю.
Из-за его спины показался еще один черно-мундирник, следом
объявился Василюк, державшийся с ними уверенно, как свой, и вся троица заняла
позицию в широком дверном проеме. Ох, не нравились что-то их физиономии,
прямо-таки пылавшие от гнусненького предвкушения… Что-то тут было нечисто. Определенно
нечисто – как только здешние вертухаи становятся заботливыми и добренькими, жди
любой пакости…
– Ну давай, давай, юный друг рынка! Хаванинку-то доставай!
Истомились твои товарищи, жрать-пить хотят…
Решившись, Браток первым делом вытащил две пластиковых
бутылки – если верить знакомым этикеткам, там имела место быть «Шантарская
минеральная», но пробки, сразу видно, уже однажды вскрывали, узенькие пояски
болтались под ними свободно.
– Да не отравлена водичка, не бзди! – фыркнул
эсэсовец. – Вы ж нам живыми нужны, соколики, кто вас травить будет?
Осторожно отвинтив пробку, понюхав, Браток пожал плечами:
– Вода…
– А тебе что, шампанского туда надо было набулькать?
Перебьешься, детинушка… Пей давай.
Браток страдальчески оглянулся. Остальные смотрели на него с
живым и, признаться, нехорошим интересом. Он постоял с бутылкой в руке,
решился. Закинул голову, надолго присосался к горлышку.
– Ладно, дорвался… – хмуро вмешался Синий, уже стоя со своей
жестяной кружкой. – Не отравят, это точно, жаба поперек горла встанет.
Может, у меня в запечье еще полведра брюликов заховано…
