Дуло ружья чувствительно ткнуло его в поясницу, и он вышел
на сцену в яркое сияние сильных ламп – со спущенными штанами, уже неспособный
испытывать какие бы то ни было эмоции. Теперь он понимал Синего – хотелось
рвать коменданта на части, распороть брюхо и вытягивать кишки…
Комендант же взирал на него с явным разочарованием, но тут
же справился с собой, вскинул руки:
– Поаплодируем нашей конкурсантке, получающей великолепный
косметический набор! Музыка!
…Должно быть, организм решил отключить сознание, чтобы
избавить его от всего пережитого – Вадим заснул совершенно неожиданно для себя,
едва растянулся на нарах, отвернувшись от молча улегшейся рядом Вероники.
Проснулся толчком, прекрасно знал, что ему только что снился жуткий кошмар, но
вот в чем кошмар заключался, не вспомнить, все воспоминания мгновенно
улетучились…
Свет не горел, барак был залит бледным лунным сиянием –
стояло полнолуние. Отовсюду несло дерьмом и прелью, справа тяжко всхлипывал и
постанывал во сне Доцент, а совсем близко, под боком, вздрагивала и
подергивалась в столь же тягостном забытье Ника, лежавшая ничком.
Зато справа, у окна, жизнь била ключом. Синий старался
неутомимо и размеренно, лежа на распростертой блондинке – она не
сопротивлялась, раскинувшись, в одном лишь расстегнутом бушлате, бедра белели в
точности как в бездарных творениях полузабытого Подыпы. Казалось, она и не
дышит. Откуда-то с улицы доносились развеселые пьяные голоса.
Вадим прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь
толковом, а что могло быть толковее планов побега, для которого настало время?
Мысли путались – мешала и возня у окна, сопровождавшаяся довольными стонами, и
скулеж Доцента. В конце концов он нашарил свою последнюю сигарету, доставшуюся
при дележе брошенной эсэсовцем пачки, осторожненько слез с нар и направился на
вольный воздух – впрочем, какой там, к черту, вольный…
Остановился, едва шагнув на веранду. На крыльце соседнего
барака, совсем близко, восседали три фигуры, отхлебывая по очереди из большой
бутылки, шумно болтали, перебивая друг друга с обычным пьяным пренебрежением к
собеседнику. Господа капо изволили веселиться…
Он присел на пол – вместо перил у веранды было ограждение из
сплошных досок, и его явно не успели заметить. Закурил, воровски пряча сигарету
в ладони – мало ли что, заметят огонек, не отвяжешься от них потом…
Пора отсюда сматываться. И следует в темпе решить то же
самое уравнение, подставив в качестве икса на сей раз вместо Эмиля Нику…
Аргументы прежние, те же. Если у одного есть все шансы
незамеченным проскользнуть в клуб, то тащить с собой Нику – чертовски опасно.
Бабы есть бабы, начнет бояться, метаться, побежит не в том направлении,
нашумит, провалит все дело, а когда поймают, выдаст в два счета. Откуда взять
должное проворство и хладнокровие избалованной холеной доченьке
облисполкомовско-коммерческого папы, с младенчества привыкшей к птичьему
молоку? Даже если побег и удастся, будет потом висеть на шее невыносимой
тяжестью – ножки натерла, боится дикой тайги, истерики пойдут, обмороки…
Он вспомнил, что рассказывал лет десять назад один знакомый
с северов – про парочку, которая назначала свидания где-то в окрестностях
отдаленной метеостанции. И однажды нос к носу столкнулась с белым медведем,
будучи, естественно, без всякого оружия. Кавалер драпал, не рассуждая, гонимый
скорее могучим животным инстинктом выживания. От дамы мало что осталось,
понятно, медведь был изголодавшийся. Большинством голосов сошлись на том, что
осуждать парня не стоит – здесь обычные критерии попросту не годились.
Невозможно быть героем там, где героем стать нельзя
и з н а ч а л ь н о. Нельзя идти
на танк с кирпичом, нельзя прыгать с десятого этажа.
Если рассудить здраво, ситуация та же. Спастись вдвоем
попросту нереально. Прежняя мораль и этика тут решительно не годятся – на кону
ж и з н ь. Все останется, как прежде, но его не будет.
Мороз по коже…
Ника… Что – «Ника»? Высокой любви, нежной и чистой, не было никогда.
Она была – у д о б н а я. Очаровательна, неглупа,
в постели не заскучаешь, приятно выйти в люди, держа ее под ручку,
соответствующим образом намазанную и упакованную. Конечно, наличие ребенка
что-то и меняло бы – но ведь нет детей… И нет, никогда не было ощущения,
что твоя жена – пресловутая Единственная.
А посему – решено. К тому же после признаний женушки о том,
что с ней здесь происходило, после подначек этой сволочи Гейнца совершенно
другими глазами на нее смотришь… Шлюха драная, велели стать раком – и мигом
встала, надо полагать, не пища и не дрыгаясь…
Сигарета догорела до фильтра. Вадим осторожно раздавил ее о
доску, привстал на корточках, осторожненько выглянул. Та троица и не думала
прекращать веселье, наоборот, затянула песню в три пьяных глотки. Нечего и
думать прокрасться мимо них незамеченным. Дождик бы, хороший, проливной, с
грозой, вот тогда ни одна эсэсовская собака носа не высунула бы из-под крыши…
Увы, чистейшее небо сияло россыпями нереально крупных звезд, каких в городах
никогда не увидишь. Ни клочка облаков. Придется потерпеть…
Он на цыпочках вернулся в барак. Там ничего не изменилось –
так же постанывал Доцент, у окна, где лежала блондинка, продолжалась
несуетливая возня с тихими смешками – Синего кто-то сменил, то ли Борман, то ли
Браток, блондинка прошептала что-то негодующее, но ей, судя по звуку, зажали
рот, шепотом прикрикнули, вновь послышалось размеренное пыхтение.
То ли Маргаритины снадобья еще бродили в крови, то ли душа
требовала разрядки, но он и сам ощутил непроходящее и не слабевшее возбуждение.
Немного поборолся с собой без особого энтузиазма. В конце концов осторожно
перевернул Нику на спину, внушая себе, что если он никого не видит, то и их
никто не узрит, расстегнул на ней штаны, приспустил ниже колен, принялся расстегивать
бушлат.
Она проснулась не сразу – когда он уже пристраивался. В
первый миг отчаянно дернулась, но Вадим зажал ей рот и яростно зашептал на ухо:
– Тихо, дура! Это я…
Она тут же замерла с поразившим его послушанием – обычно
дома сопротивление спросонья длилось раза в три дольше. Тихо всхлипнула,
замерла, он осторожно убрал руку и, убедившись, что никаких криков не будет,
стянул с нее штаны совсем. Ника лежала, как неживая, чтобы раздвинуть ей ноги,
потребовалось определенное усилие. Но во всем остальном она ни капельки не
препятствовала, все так же лежала, отвернув лицо. В прежней жизни она с ходу
включилась бы в действо, но сейчас вовсе не шевелилась. Труп трупом. Как Вадим
ни старался ее завести с использованием всего прежнего арсенала знакомых ухваток,
не получалось. В конце концов он мысленно плюнул и решил, что сойдет и так,
сосредоточился на собственном удовольствии, трахал ее размеренно – и ненавидел
при этом…
Удовлетворенный, отвалился, перевернулся на спину. У окна
продолжалось негромкое веселье, блондинка сдавленно постанывала, и кто-то из
кобелиной троицы веселым шепотком подавал циничные советы. Ника заворочалась,
неуклюже натянула полосатые штаны и вдруг придвинулась к Вадиму, прошептала:
