Он встал на страже, старательно сжимая здоровенный сук. Тем
временем Эмиль очистил ножом от травы изрядный клочок земли, огляделся, сунул в
руку мужичонке толстый сучок:
– Это какой район, Каразинский или Мотылинский?
– И вовсе даже Шкарытовский, – отозвался пленник, то и
дело опасливо косясь через плечо на Вадима. – Мотылинский во-он в той
стороне, вы его давно прошли и к нам в Шкарытовский вышли…
Эмиль улыбнулся с неподдельной радостью. У Вадима тоже
отлегло от сердца – в Шкарытово он не бывал, но примерно представлял, где это,
в какой стороне Шантарск. Километров двести до родного города… или двести
пятьдесят? В Шкарытово, кажется, есть вокзал, железная дорога тянется до
Шантарска…
– Рисуй, – распорядился Эмиль. – Карту рисуй,
говорю! Шкарытово, эти ваши улусы…
– Я тебе что, Церетели – карты рисовать?
– А ты у нас в искусстве подкованный… Рисуй, как умеешь.
Можно приблизительно. Но чтобы было наглядно, чтоб у тебя Шкарытово не залезло
к Полярному кругу…
– Мне бы…
– Вероника! – обернулся Эмиль. – Бутылку принеси!
Как следует отхлебнув из горлышка, пленник стал самую
чуточку веселее, принялся корябать сучком по черной, пахнущей сыростью земле,
приговаривая:
– Вот тут получается Парнуха, тут Усть-Лихино, тут… тут у
нас Чебаки…
– Эй, эй! – прикрикнул Эмиль. – Ты мне тут не
вырисовывай каждый пень! Говорю тебе – мы не шпионы, нам такая точность ни к
чему. Изобрази подробнее, где Шкарытово, как туда проще добраться.
Откровенно говоря, из корявого рисунка на влажной земле,
больше всего напоминавшего первобытные писаницы на скалах близ Шантарска, Вадим
ничего толком не разобрал. Да и Эмиль, по лицу видно, должен был всерьез
поломать голову над каракулями. И все же после долгого допроса кое-какая
картина начала вырисовываться… Даже Вадим кое-что уяснил.
– Ну, вроде бы соображаю… – протянул Эмиль.
Выпрямился, глядя сверху вниз на съежившегося «языка». В
глазах у него было нехорошее раздумье. Какой-то миг Вадиму казалось, что
широкий, поблескивающий штык-нож сейчас воткнется мужичонке под ребро. Что-то
такое почуял и «язык» – таращился снизу вверх испуганно, льстиво, умоляюще, не
в силах вымолвить хоть слово.
Махнув рукой, Эмиль отошел, на ходу пряча нож в карман. Судьба
пленника, похоже, решилась – другими словами, ему еще предстояло пожить на
нашей грешной земле. «Не исключено, – ехидно подумал Вадим, – у
нашего супермена рука не поднялась на собрата-пейзанина, вспомнил детство
золотое в такой же глуши, расчувствовался… Мою судьбу, скот, решил без всяких
там сантиментов».
Эмиль вернулся с двумя откупоренными бутылками сквернейшего
портвейна. Весело спросил:
– Тебя как зовут?
– Степаном, – настороженно ответил пленник. –
Макарычем.
– Вот и держи сосуд. Как писал который-то там столичный пиит
по другому, правда, поводу: «Все печки-лавочки, Макарыч…» Пей, родной. Пей от
души. А если не станешь пить или будешь сие амонтильядо назад выбрасывать,
я определенно нож выну, верно тебе говорю. Вероника, пошуруй на телеге, там
где-то виднелся хлебушек и еще что-то немудреное. Степан Макарыч гулять
изволят.
– А она не цапнет? – опасливо поежилась Ника. –
Лошадь?
– Не цапнет, – усмехнулся Эмиль. – С чего бы ей
человека цапать…
– Да она тихая, дети под брюхо лазят, – вмешался пленник.
Судя по всему, включился: могучий рефлекс исконно русского человека, и
осознание предстоящей обильной выпивки отсекло все посторонние чувства, включая
страх перед загадочными незнакомцами, так неожиданно сграбаставшими в
полон. – Ты там в тряпке посмотри, я туда лук клал и сиг вяленый должен
валяться, если его Прошка не вытащил… Белая такая тряпка, в задке…
Ника принесла и сверток, и сыскавшийся в телеге грязный
граненый стакан. Пленника начали накачивать отравой – в глотку не лили, но и
долгих пауз меж стаканами не допускали, Эмиль в случае малейшей заминки
поигрывал ножом.
Макарыч и в самом деле не собирался выбрасывать назад жуткое
пойло, хмелел быстро, в какой-то момент полностью перестал понимать, где он и с
кем, называл Эмиля с Вадимом Михалычем и Серегой, лез целоваться и жаловался на
бабу, на детей, на сватью, на сельсовет, на весь окружающий мир. По дороге пару
раз проезжали машины, но не останавливались. С дороги сидящих не было видно, а
если бы и увидели, наверняка не заподозрили бы ничего плохого и подошли только
в том случае, если бы сами рассчитывали на выпивку.
Потом у Макарыча сработал еще один старинный русский рефлекс
– он начал длинно, путано и цветисто врать, что на самом деле никакой он не
механизатор, а секретный майор, вышедший в отставку месяц назад и поселившийся
в здешнем тихом захолустье исключительно потому, что его преследовали
американские шпионы, не дававшие покоя носителю глобальных секретов и на
почетной пенсии. Врал, конечно, как сивый мерин – оба некогда служили в армии и
быстро сообразили по некоторым деталям, что их пленник в самом лучшем случае
отбывал действительную в рядах серой пехтуры, а в худшем – украшал своей
персоной какое-нибудь подсобное хозяйство части, если не стройбат. Какие уж там
именные пистолеты от Жукова, с которым Макарыч просто физически не мог
состыковаться на армейских стежках, – сам проговорился, что от роду ему
сорок три годочка. Когда он достиг призывного возраста, Жуков давно уже был
выпнут Лысым в позорную отставку…
Пришлось сидеть и терпеливо слушать. Настал, наконец,
момент, когда Макарыч оборвал на полуслове уже совершенно невнятное болботанье,
рухнул лицом в мать сыру землю и отказался просыпаться, как ни трясли и даже
пинали.
– Готов, – сказал Эмиль. – Пошли.
Он снял с телеги ящик с остатками портвейна, отнес к тому
месту, где бесчувственным кулем покоился Макарыч. Подумал и отнес второй.
Пояснил:
– Будет ему хорошая опохмелочка. К вечеру продерет
глаза, хлебнет еще и опять пойдет в аут. Про нас местные узнают только завтра –
если вообще вспомнит, куда лошадь подевал и откуда взялась полосатка…
Подстелил Макарычеву фуфайку, кивнул Нике:
– Прошу. Экипаж подан.
– Мы что, на ней поедем?
– Ну, не столько на ней, сколько на телеге… Все быстрее, чем
пешком. – Он ловко отвязал вожжи. – И главное, кое-какой
информацией разжились, больше не будем тыкаться слепыми котятами. В случае
чего – мы друзья Степана свет Макарыча из Чебаков, одолжили у него лошаденку и
пустились на ней в Шкарытово по делам. Легенда не самая убогая… А до Шкарытова
– километров тридцать, между прочим. Всего-то. Правда, на дороге еще река
будет, а где мост и как к нему добраться, я, честно скажу, плохо понял – этот
алкаш вспомнил про реку, когда уже начинал отрубаться, сами слышали. Но-о!
Лошаденка вздохнула и затрусила как раз в ту сторону, откуда
Макарыч приехал. Вадим устроился в задке телеги согласно все той же нехитрой
диспозиции.
