Тот, к кому он обращался, торопливо поставил миску на землю
и, суетясь, повернулся спиной, задрал рубаху. Вадим охнул про себя – спина была
разрисована уже начавшими подживать широкими вздувшимися полосами…
– Хватило одного урока, – небрежно ткнул пальцем
Вова. – Сначала ерепенился, а после вразумления стал полезным членом
общества. Другие на него равняются… Все уяснили, отбросы?
– Да это же рабство какое-то! – вырвалось у Ники.
– Во-первых, не какое-то, а доподлинное, правда,
временное, – спокойно сказал усатый. – А во-вторых, некого винить,
кроме самих себя. Вы на себя только посмотрите… Кто вы есть? Совершенно
бесполезное быдло, порхаете перелетными птичками, чтобы только набить брюхо да
нажраться одеколона… Читал я одну полезную книжку – в Англии, лет четыреста
назад, таким, как вы, уши рубили, железом клеймили… И правильно. Человек должен
быть приспособлен к делу, а если он бездельничает, то крепкий хозяин его имеет
полное право запрячь в соху и пахать на нем поле. Потому что на поле-то
хлебушек растет, который вы, небось, в три глотки жрете… Я из вас людей сделаю,
рвань поганая…
Отрок, давно слышавший папаню с заметным уважением, во все
глаза пялился на Нику. Не выдержал, протянул:
– Бать…
– Не мешай воспитывать, – сказал усатый. – Короче
говоря, быдло вы этакое, трудиться будете, как следует. Иначе могу нагайкой не
ограничиться, вздерну любого из вас на суку – еще сто лет никто не обеспокоится
и претензий не предъявит, кому вы нужны, вшивые?
Он цедил слова лениво, со спокойным сознанием превосходства,
как человек, считающий себя стопроцентно правым. Ни капельки злобы – холодное,
властное превосходство…
Вадиму вдруг показалось, что он глядится в некое волшебное
зеркало, где видит самого себя. Разница только в лексиконе и окружающих
декорациях – усатый Вова, благополучный куркуль, всего лишь излагал чуть коряво
и примитивно то, что считали своей жизненной философией сам Вадим и его братья
по классу. Правда, выражалось это в более цивилизованных формулировках, но суть
от этого ничуть не менялась. Были справные хозяева, благодаря уму и энергии
имевшие полное право управлять, и были зачуханные совки, навечно обреченные на
подчиненную роль.
Дикая несправедливость заключалась в одном-единственном: как
смела эта кулацкая морда применять те же самые правила к хозяину жизни, ворочавшему
делами, по сравнению с которыми этот хутор был кучей дерьма?!
Но ведь не поверит, ничему не поверит!
– Бать… – протянул отрок.
– Не гони лошадей, – проворчал усатый Вова. –
Всему свое время, я же тоже не педераст какой, природа требует… – Он расплылся
в хозяйской улыбке, широкой мозолистой ладонью приподнял подбородок Ники,
повернул ее голову вправо-влево. – Не переживай, подруга, я тебя, может, и
не стану на сельхозработы посылать. Я, понимаешь, вдовствую, а Мишук,
соответственно, сиротствует, – кивнул он на мордастенького отрока. –
Чует мое сердце – если тебя малость подмазать и приодеть, смотреться будешь
неплохо. И будешь ты у нас форменная рабыня Изаура, которую на жатву вовсе
и не гоняли, другие у нее функции… Мишук, ты не топчись. Все равно завтра
приедет доктор, будет смотреть новеньких на предмет какой-нибудь инфекции,
заодно и эту белоручку, – он мимоходом оглядел холеные ладони Ники, –
проверит, нет ли у нее какой-нибудь спирохеты. Если все чисто, найдем
применение. Не спеши, Мишук, она у нас долго гостить будет… Неси-ка лучше
кандальчики, нужно сразу гостей принарядить.
– Три штуки, бать?
Вадим присмотрелся – «браслеты» кандалов представляли собой
снятые с цепочек наручники, добротно приваренные к цепям. То-то у отрока висит
на поясе два маленьких ключа…
– Четыре, Мишук, четыре, – с ласковой отеческой
укоризной поправил усатый. – Вдруг эта бичевка очень быстро бегает… Во
всем нужен порядок. Куда б мы ее потом ни приспособили, без цепочки пускать не
стоит…
– Ясно, бать!
«Это конец, – панически подумал Вадим. – В таких
кандалах не побегаешь, придется горбатиться неизвестно сколько, если…»
Х-хэп!
Вадим попросту не успел заметить броска – не смотрел по
сторонам. Усатый вдруг оказался стоящим на коленях – ружье валялось рядом, а
выкрутивший ему руку Эмиль прижимал к горлу широкое лезвие штык-ножа. Потом
негромко крикнул:
– Ружье брось, щенок!
Отрок обернулся, челюсть отвисла до пупа, лицо приняло
совсем детское, страдальческое выражение, тут же сменившееся растерянностью и
страхом. Он машинально перехватил ружье, но Эмиль прикрикнул злее:
– Положи ружье, сучонок! А то сделаю из твоего папаши голову
профессора Доуэля…
– Ложи, Мишук… – прохрипел усатый.
Парнишка, не отрывая взгляда от плененного батьки, положил
ружье дулом вперед.
– Кто еще в доме? – резко бросил Эмиль, прикрываясь
усатым. – Кроме этого гандона, что с батей приехал?
– Ник-кого… – пролепетал отрок Мишук.
– Зови его, быстро!
– Дядя Сема! – отчаянно заорал отрок.
Дядя Сема показался на крыльце, что-то преспокойно и смачно
дожевывая, мгновенно изменился в лице, дернулся было назад, но Эмиль
прикрикнул:
– Двигай сюда, козел! А то он у меня без головы останется!
Ключи от «газели» где? Ага, брось их на сиденье, а сам подними ручки и встань
на коленочки, живенько… Так, теперь ложись мордой вниз и руки на голову… Ты,
кулачонок, тебя тоже это касается! В машину! Эй, а ты куда? – заорал он на
их четвертого нежданного собрата по несчастью. – Пошел вон!
После удара ребром ладони усатый закатил глаза и медленно
завалился лицом вперед. Подхватив с земли его помповушку, Эмиль подошел к
лежащим, сорвал у отрока с пояса ключи и кинул скованным, сбившимся в тесную
испуганную кучку:
– Я вам не Стенька Разин, орлы, так что на подвиги не
поведу. Сами разбирайтесь…
Держа ружье одной рукой наизготовку, приблизился к кабине,
заглянул внутрь:
– Вадик, включи зажигание… Ага, вот тут-то горючки прилично.
Вадим с Никой уже сидели в кабине. По спине ползали
нетерпеливые мурашки, побуждавшие бежать сломя голову…
В конурах заливались собаки, почуявшие что-то неладное.
Попутчик растерянно топтался поодаль, а скованные, сталкиваясь головами, рвали
друг у друга ключи.
– Эмиль!!! – истерически вскрикнула Ника.
Эмиль резко развернулся, приседая. Оглушительно грохнули
выстрелы, ружье у него в руках плюнуло дымком. Дядя Сема, не вскрикнув,
медленно заваливался навзничь, рубашка у него на груди была изодрана картечью,
сплошь покрыта липким, красным. Из ладони вывернулся, упал рядом черный «ТТ» –
ага, достал украдкой из широких штанин, когда на него перестали смотреть, решил
разыграть из себя Рэмбо, идиот…
