Ника вошла первой, устало опустилась в рассохшееся кресло,
произведенное на свет еще при Хрущеве. С третьей попытки сорвала
пластмассовый колпачок и отхлебнула из горлышка, даже не поморщившись. Привычки
светской дамы, судя по всему, оказались оттесненными в сторону новым житейским
опытом. Вадим, пыхтя от натуги, проволок мимо нее мужика в дальнюю комнату.
Оставшись там один, отстегнул клапан кармана и примерился, как в случае чего
будет выхватывать наган.
Вернулся в большую комнату. Эмиль перетряхивал содержимое
старенького, облупившегося шкафа. Квартирка, в общем, была обставлена предельно
убого – должно быть, бывшая женушка постаралась вывезти все мало-мальски
ценное, но и не походила на притон, где регулярно веселится низкопробная пьянь.
Этакая опрятная бедность нищего пролетария.
Включив мимоходом черно-белый старенький «рекорд», Эмиль
стал рыться в серванте. Вадим уставился на экран, как на восьмое чудо света –
отвык в последнее время от подобных достижений цивилизации. Изображение
двоилось и троилось, но все же можно было разобрать, что это суетится великий сыщик
Коломбо, с видом полнейшего идиота и шута старательно загоняя кого-то в
тщательно подготовленную ловушку.
Эмиль ненадолго вышел в дальнюю комнату, вскоре вернулся.
Присел у накрытого клеенкой стола, где красовался нехитрый натюрморт из пары
пустых бутылок и скудной закуски. С усталым и отрешенным видом выпил из
горлышка скверного портвейна, выбрал нетронутый кусочек селедки, съел.
Странный у него был взгляд – незнакомый, ушедший в себя,
определенно пугающий. Вадиму стало не по себе, он прямо-таки физически ощущал в
воздухе напряжение, как перед грозой, – неуловимая, душная тяжесть
воздуха, неописуемый словами гнет…
Он ощутил себя словно бы отгороженным от окружающего мира.
Он был отдельно, весь мир – отдельно. Реакция организма на все пережитое или
пресловутое предчувствие смерти? Телевизор орал – зачем Эмиль сделал так
громко? Почему у Ники откровенно испуганные глаза?
Не вынеся напряжения, Вадим вышел в другую комнату. Что-то
тут было не так, что-то изменилось… Бог ты мой!
Голова лежащего была уже вывернута
и н а ч е, совершенно не так, как это выглядело бы, окажись
он просто бесчувственным, потерявшим сознание от мастерского удара. Когда Вадим
его здесь оставил пару минут назад, все выглядело не так…
Без тени брезгливости он присел на корточки, потрогал голову
лежащего.
Она послушно повернулась под подрагивавшими пальцами, так,
словно принадлежала кукле, словно никакого позвоночника и не было, а вместо
него оказался тряпичный жгут.
Несчастный алкаш был мертв. Ему сломали шейные позвонки, и
сделать это мог один-единственный человек…
Вадим вскочил, слыша, как за спиной распахивается дверь.
Эмиль невероятно тщательно притворил ее за собой, глядя на
Вадима предельно странно – застывший взгляд сомнамбулы, на губах прямо-таки
жалкая, виноватая улыбочка. Медленно-медленно, как бывает во сне, Вадим опустил
правую руку вдоль тела, запястье ощутило сквозь толстую ткань тяжелую
выпуклость старенького револьвера.
Эмиль сделал шаг вперед, кривя губы в той же странной
улыбочке, одновременно и виноватой, и страшной:
– Ты что, Вадик? Что-то ты как-то…
И двинулся вперед – бесшумно, жутко, целеустремленно. Вадим
едва не заорал от ужаса – никаких недомолвок больше не осталось, –
попятился, прошептал:
– Не подходи…
– Вадик, ты что, Вадик… – столь же тихо откликнулся Эмиль, надвигаясь
с застывшей улыбкой. – Не дури, все нормально, что ты такой…
Его левая рука медленно отодвигала полу бушлата, вот уже
показались ножны, правая кошачьим движением взмыла, слегка согнувшись в локте,
словно жила независимо от тела, ладонь сложилась в жесткую дощечку.
Вадим попал рукой мимо кармана, со второй попытки,
покрывшись от ужаса гусиной кожей – в комнатушке вдруг стало невероятно
холодно, – выхватил наган:
– Не подходи!
На лице Эмиля мелькнуло неприкрытое изумление, но он вмиг
справился с собой, смотрел ненавидяще, надвигался и надвигался плавными
крохотными шажками, словно бы плыл над полом:
– Опусти, пидер… Кишки выну…
И метнулся вперед, выхватывая нож.
Вадим что есть сил надавил на спусковой крючок. Какое-то
невероятно долгое, растянувшееся в нелюдскую бесконечность мгновение он
внутренне корчился в неизведанном прежде ужасе – мысли бешено прыгали, тело
заледенело, казалось, поднявшийся крючковатый курок так и останется в этой позиции
навсегда, и грудь сейчас ощутит льдистый холод штыка…
Выстрел треснул негромко, словно переломили о колено
бильярдный кий.
Эмиль дернулся вперед, пошатнулся, его лицо на глазах
менялось так, что слов для этого не находилось – и Вадим в смертном ужасе нажал
спуск вновь. Спиной вперед отпрыгнул к окну, ударился ногами, задницей о
ребристую батарею и не почувствовал боли, вжимаясь в подоконник.
Эмиль уже падал, нелепо подламываясь в коленках, оскалив
зубы. Лицом вперед рухнул прямо на ноги мертвого хозяина квартиры, придавив их
животом. И застыл – только ноги резко, не в лад, подергивались, как бывает во
сне с собаками. Левая рука дернулась, согнулась в локте, распрямилась, еще пару
раз конвульсивно содрогнулись ноги – и бывший друг, бывший сподвижник по бизнесу,
неплохой коммерческий директор, кобель, наставивший другу рога, замысливший
убийство, замер, подогнув ноги, выкинув вбок левую руку, из которой давно выпал
штык-нож.
Быстро и ловко – откуда что взялось? – Вадим отбросил
нож ногой, опасаясь подвоха. По стеночке обошел лежащего, направив ему в голову
дуло нагана, двинулся к двери…
Дверь распахнулась, едва не стукнув его по физиономии.
Влетела Ника, растерянно уставилась на происходящее – и, вмиг осознав все,
отпрянула, некрасиво разинув рот, зажав щеки ладонями, молча отступала, пока не
уперлась спиной в стену. Она так и не издала ни звука, совершенно онемев от
страха.
Косясь на неподвижные тела – вдруг все же ловушка и этот гад
сейчас вскочит? – Вадим надвигался на нее. Она внезапно подломилась в
коленках, опустилась на пол, все так же таращась на мужа круглыми глазами,
сжимая ладонями щеки. Даже не застонала – тихонечко заскулила, как слепой
щенок.
Вадим медленно поднял руку, двигаясь, словно безмозглый
робот. Заколебался, не зная, куда лучше всего выпустить пулю – в висок? В
грудь? Как сделать так, чтобы она умерла б ы с т р о?
Без хлопот и лишних впечатлений?
Причудливые зигзаги выписывает порой мысль… У него ни с
того, ни с сего пронеслось в голове: теперь только стала предельно понятна и
чем-то близка строчка из «Трех мушкетеров», то место, где лицо миледи
исказилось в ожидании выстрела… Или это оно у Атоса исказилось? Черт, какая
чепуха в голову лезет…
Ника рывком бросилась вперед, прежде чем он успел
отшатнуться. Обхватила его ноги и принялась тыкаться лицом в грязные и мятые
брючины. Он инстинктивно дернулся, пытаясь освободиться, и только потом дошло:
да она ж целует ему ноги в слепом ужасе! Тычется, как побитая собачонка…
