– На кой? – изумился Михалыч. – Пидарасов тут
нету, как и дам. А Томке не в диковинку, если проснется. Наливай лучше…
И понеслось – с обычными бессмысленными разговорами, не
вполне понятными свежему человеку шутками-воспоминаниями, без всяких
романтических песен под гитару. Довольно быстро всплыл вопрос, кто такой Вадим
и как здесь оказался. Мухомор быстренько изложил суть дела, над этим немного посмеялись
и потеряли интерес. О происхождении и прошлой жизни Вадима уже не расспрашивали
– стали приходить в кондицию. Веселье шло беззлобное, не скандальное, только
Мухомор, всерьез разобидевшийся на Михалыча за грязные намеки на счет того
теленка, орал Вадиму в ухо:
– Пусть лучше расскажет, как он в Линюхе сырого голубя жрал…
Подстрелили они там пару голубей, поставили варить, а печка мигом потухла. Они
тем временем уже спать упали. Просыпается Славик, подкинул пару поленьев, упал
– печка опять потухла. За ним просыпается Иисус, кинул полешко, упал, печка
потухла. Так они голубей до вечера варили. Вечером продирает глаза Михалыч –
тут как раз и мы зашли – вытаскивает голубя из котелка… Этак гурмански его
оглядел, пробормотал: «Хорошо утушился!» – и давай жрать за обе щеки, а
голубь-то сырой…
Михалыч разобиделся, и они отправились драться во двор. Все
отнеслись к этому философски – ив самом деле, дуэлянты появились в избе очень
быстро, перемазанные землей по уши, но вновь ставшие лучшими друзьями.
Потом наступил провал в сознании. Продрав глаза, Вадим
обнаружил себя лежащим на нарах кверху брюхом, а справа и слева –
бесчувственных собутыльников. За окном смеркалось, посреди избы стояла фляга,
дверь была закрыта изнутри на огромный крючок, а по ножке стола взбиралась
вверх большая крыса, вертя хвостом для равновесия. Вадим попытался сообразить,
снится это ему или нет, но мысли туманились, и он вновь прикрыл глаза.
Разлепил веки, заслышав, как громко стукнул сброшенный
крючок, по полу застучали уверенные шаги, и внятный мужской голос принялся
браниться. Непонятный гость расхаживал по комнате, погремел крышкой фляги,
консервными банками на столе, возмущался учиненным беспорядком, пинал
валявшиеся на полу кружки.
Вадим рывком сел – с нар спрыгнул Славик с финкой в руке,
пошатываясь, направился к печке, за ним бросились Мухомор и Худой (больше
никого в избе не оказалось, только Томка дрыхла на прежнем месте). Побуждаемый
каким-то стадным инстинктом, Вадим тоже бросился к обступившим печку.
Не было никого ни за печкой, ни вообще в избе – кроме них
четверых. А крючок оказался на прежнем месте, дверь по-прежнему была
заперта изнутри…
– Ничего себе дела… – протянул Славик. – Я ж ясно
слышал – крючок упал, по избе шляется мужик, матерится, посуду пинает…
– А я почему подхватился? – пожал плечами Худой. –
Тоже в точности то же самое послышалось.
– И мне, – признался Мухомор.
– И мне, – упавшим голосом сказал Вадим: – Что за
чертовщина? Не могло же сразу всем четырем привидеться, не бывает такой белой
горячки…
– Да ладно вам, – подала голос Томка, выпростала из
спальника пухлые руки и сладко потянулась. – Домовой бродил, всего и
делов… А это кто? Я его не знаю, симпатичный такой…
– Ну, если домовой, тогда понятно… – почти равнодушно сказал
Мухомор. – Говорил же, плесните ему бражки, в угол поставте… Обиделся,
точно.
– Сейчас изобретем, – откликнулся Славик. –
С полкружки тут на донышке наберется, а больше не выдоишь…
– Мы что, все выжрали? – охнул Мухомор.
– А то. Домовому только и осталось… – Славик легко опрокинул
флягу кверху донышком, налил полкружки и понес поставить в дальний угол.
– Вы что, серьезно про домового? – изумился Вадим.
– А ты что, сам не слышал, как он по избе шастал? –
похлопал его по плечу Мухомор. – Молодо-зелено, отпашешь пару сезонов,
такого по деревушкам насмотришься… Мужики, надо чего-то изобретать, колотун
бьет… Томка, ключи от магазина у тебя?
– Ага. Только хрен я вам без денег притащу, скоро ревизия
нагрянет…
Принялись вытряхивать карманы – на сей раз Вадиму пришлось
расстаться со всей наличностью, о чем он в похмельных судорогах ничуть не
сожалел. Томку вытащили из спальника, кое-как одели, застегнули и в
сопровождении Мухомора погнали отпирать магазин.
Потом пили настойку «Стрелецкая», которая на геофизическом
жаргоне именовалась «третий помощник младшего топографа». Но тут уж Вадим после
пары стаканов почувствовал себя скверно и кое-как выбрался во двор.
И тут же понял, откуда взялась кличка Иисус – ее обладатель
храпел посреди двора, лежа прямо-таки в классической позе распятого Иисуса:
вытянутые ноги плотно сжаты, руки раскинуты под безукоризненными углами –
девяносто градусов к телу…
Вадим долго оглядывался, ища сортир – и лишь потом понял,
что эту функцию как раз и выполняет сложенная из плоского камня стеночка в виде
буквы «П». Ни ямы, ни бумаги. Ничего, переживем, сказал он себе, спуская штаны
и присаживаясь на корточки – будем сливаться с природой, коли уж пошел этакий
руссоизм, здесь не так уж и плохо, и люди не самые скверные…
Облегчившись, почувствовал себя лучше. Постоял во дворе,
пошатываясь – и, гонимый неисповедимой пьяной логикой, вывалился со двора,
твердо решив отыскать Нику, сам плохо представляя, зачем. Вообще-то, он был не
так уж и пьян, просто ноги заплетались и плевать было на все окружающее…
Над деревушкой сияла россыпь огромных звезд, сверкающим
поясом протянулся Млечный Путь. Справа посверкивало озеро, на котором чернела
парочка лодок. Вдали в два голоса орали незнакомую песню, голоса показались
знакомыми – определенно кто-то из новых друзей.
Он побрел в ту сторону, откуда сегодня утром приехал. Кто-то
мельком упоминал, что именно там, напротив магазина, и расположился Паша.
Грузовик торчал на прежнем месте, наполовину загородив улочку, прочно
прописавшись передними колесами в широкой колдобине.
Ага, все правильно. Во дворе стоял «уазик», в доме горел
яркий свет. Вадим помнил, что в нынешнем своем положении не следует досаждать
начальнику отряда, который здесь царь, бог и воинский начальник. Растерянно
затоптался в тени, возле «уазика».
На крыльце послышались шаги. Судя по звукам, пробирался
кто-то зело хмельной, цепляясь руками за стену, нашаривая ступеньки.
– Нет, ну я тоже хочу… – громко заныл Женя.
– Перебьешься, – послышался голос Паши, тоже не
свободный от алкогольного влияния, но не в пример более уверенный. – Топай
к Бакурину, Дон-Жуан, там и дрыхни…
– Пашка, что тебе, жалко? Нашел чего жалеть…
– Иди, говорю, не отсвечивай!
Они стояли по другую сторону «уазика», совсем рядом с
Вадимом, торопливо подавшимся в тень, и он отчетливо слышал каждое слово, ломал
голову, как бы понезаметнее отсюда убраться.
