– А как же! – возмутился такому недоверию Зворыка. – Они ведь через море студеное переплыли. В греки едут, на службу наниматься в Царьград. А туда, вестимо, одна дорожка – по Волге, да в Оку, а уж с Оки на Проню, после чрез Рясский волок, а там уже и Днепр-батюшка развиднеется. Старший-то у их ватаги по-нашему хорошо разумеет, с ним я и сговорился насчет припасов, которые ему в дорогу надобны.
– На службу, говоришь, – задумался Константин, и неожиданная мысль пришла ему в голову, когда он еще раз внимательно окинул взглядом ладьи неожиданных залетных гостей. – А когда ж они в путь наметили выдвигаться?
– Поутру. Им дотемна до волока добраться надо, – охотно поделился полученными сведениями Зворыка, и тут же улыбка его стала еще шире, хотя только что князю казалось, что это уже невозможно. – А вот и набольший их, Эйнаром его кличут.
Подошедший из толпы русобородый мужчина, на голову выше всех остальных, хотя тоже немаленьких, возвышался над огнищанином, стоящим рядом, как боярская хоромина над избушкой смерда. Причем не только рост у него был богатырский. Огромные руки, увитые буграми мускулов и сгустками мышц, обнаженные до плеч, явно намекали на то, что их владелец при желании в состоянии укротить крепкого бычка-трехлетку, а то и матерого пятигодовалого. Запястья стягивали широкие браслеты с рядом узоров и загадочных значков, глубоко врезавшихся в толстые серебряные обручи.
Слегка склонив голову – в самую меру, вежливо, но не подобострастно, – гигант и впрямь на правильном русском языке, хоть и с небольшим акцентом, учтиво испросил разрешения ему и его людям заночевать здесь, дабы поутру они могли двинуться далее.
– Стало быть, далее, – прищурил глаза Константин и, ответив, как подобает, на приветствие, пригласил Эйнара к себе в княжий терем на трапезу.
– Я не один, княже. Со мной люди. – И гигант вопросительно посмотрел на Константина.
– Всех не зову, хоромины мои малы для твоей дружины, однако с пяток захвати с собой. Есть о чем поговорить, помыслить. Ведь не только Царьград в службе ратной да в людях верных нуждается. И на Руси в них у князей потребность велика.
– Я понял, княже,– так же спокойно, с достоинством ответствовал Эйнар и твердо пообещал: – Людей размещу на покой и приду.
Как ни странно, но гигант почему-то уже в эти минуты почувствовал некую, еще до конца даже не осознанную симпатию к этому молодому князю. На пути через Гардарики
[14]
ему уже дважды доводилось беседовать с князьями, но с теми путного разговора так и не получилось.
Первый из них, надменный и гордый, был чересчур заносчив, смотрел на своего собеседника все время свысока. Во всем его поведении сквозило желание, чтобы Эйнар проникся, понял и до конца осознал, какую великую честь князь ему оказывает, общаясь почти на равных с нищим бродягой-чужеземцем. Эйнар понял его желание, был вежлив, учтив, но не захотел ни проникнуться, ни осознать.
Второй же слишком суетился, очень много обещал, а главное – почти не смотрел в глаза. Если не лжешь, то почему боишься в них заглянуть? А если столько обещаешь, даже не опробовав клинки в деле, стало быть, грош цена твоим посулам и слово свое держать уже изначально не собираешься. Ожский князь очей своих не отворачивает, мыслей тоже не таит – открыто поведал, что хочет на службу к себе пригласить. Может, и не сладится дело, но поговорить стоит.
И на вечернюю трапезу к Константину не только сам пришел, а еще пяток – как князь велел – своих прихватил. Самых мудрых, уже поживших, немало повидавших. Заранее помыслить предложил, как быть, коли князь идти на службу к себе предложит. То ли добро давать, то ли далее к Днепру перебираться. Ежели добро давать, то про оплату подумать заранее. Словом, обсудить все, чтобы, за стол усевшись, всем воедино быть.
Представлял гостей, не спеша рассаживающихся на широкой лавке, сам Эйнар.
– Борд Упрямый, сын Сигурда, – махнул он в сторону угрюмого детины, внешним видом своим резко отличавшегося от остальных спутников. Был он смуглокожий, черноволосый и кареглазый. Плечи у детины были, пожалуй, даже пошире, нежели у самого Эйнара, а вот по росту он явно уступал вожаку. Говорить он тоже был далеко не мастак. Все речи от его имени вела жена по имени Тура, которая, что весьма необычно для скандинавов, также вошла в состав пятерки наимудрейших.
– Бог при ее рождении в самый последний миг передумал и решил сделать из нее женщину. Сделать-то сделал, – пояснил появление дамы за трапезой Эйнар, – а все остальное поменять у него времени не хватило.
Следующий представляемый скандинав вообще был рыжий и весь в веснушках. Собственно, на своих боевых друзей он походил лишь одеждой – невысокий, сухой, подвижный, будто на шарнирах, а руки и вовсе как девичьи, узкие ладони, худые кисти, острые локти и угловатые плечи. На товарищей он, пока все стояли, глядел не иначе как снизу вверх, даже на Туру, которая при всей своей богатырской могучести обладала еще и почти таким же ростом, как сам Эйнар, и была намного выше своего супруга Борда. По иронии судьбы именно этот рыжий носил самое звучное имя – Викинг Заноза, сын Барнима.
Зато оставшиеся двое были типичными варягами, похожи один на другого как братья-близнецы. Как выяснилось впоследствии, они и впрямь были между собой в родстве. Правда, не родными братьями, а их сыновьями. Даже звали их почти одинаково, во всяком случае созвучно: одного Халвардом, сыном Матиаса, а другого Харальдом, сыном Арнвида.
После первых кубков доброго хмельного меда, традиционно выпитых во здравие присутствующих, а также за радушного хозяина, застольная беседа пошла совсем не в ту сторону, как ожидал Эйнар. Сын Гуннара полагал, что сразу после нескольких чаш пойдет речь о том, как славно служится местной дружине, сколько гривен каждый воин имеет, да как им легко и необременительно служится и прочее, и прочее... Но князь Константин с намеками да посулами не спешил, о себе да о воях своих не рассказывал, а больше все сам выпрашивал – кто да откуда, да по какой такой надобности, да почему некоторые даже жен с детишками с собой прихватили, чего отродясь не бывало.
А как же их не прихватить, коли оставлять их в цветущем Эстердаларне
[15]
никакой возможности не было. На смерть, что ли? Ведь вырезали бы их королевские войска, не пощадили бы жен и детей жалких слиттунгов
[16]
, дабы не плодилось более мятежное отродье, не смущало богохульными речами христианский народ, не призывало к восстанию против поставленного Богом и законно выбранного знатью короля единой Норвегии.
А ведь как хорошо все начиналось для них. Даже столицу – Осло – успели захватить, да не тут-то было. До того, как им подняться, именитые все меж собой грызлись. Никак власть поделить не могли, решить, чей же король главнее. А бедноте с того раны на теле да рубцы на лице, вот и весь прибыток. Как были голью, так ею и остались.
