Вот тогда-то и подняли они на щите своего вождя – священника Бене
[17]
, который поклялся, что он – сын законного короля Магнуса IV, а не какой-нибудь там поп Сверре
[18]
. Почуяли те, кто уже успел земель да прочего добра награбить, что и для них жареным запахло, – вмиг объединились все лендерманы
[19]
, разом забыв прежние распри.
Тут-то и наступил для сторонников Бене последний смертный час. Хорошо хоть, что успели к заветному фьорду пробиться. Войска следом шли. Если бы не двадцать лучших воинов, которые добровольно в узком – две повозки с трудом разойдутся – ущелье остались их напор сдерживать, все бы сгинули. А так выжили. Кроме тех двадцати, конечно. Вечная им слава в веках.
А возглавил оставшихся на смерть воинов Тургильс Мрачный, сын той самой Туры, что здесь сидит за трапезой. В жизни он в отца пошел – больше двух слов подряд ни разу не сказал, все больше молчком да молчком, а сердце имел храброе.
Всего на сутки задержали они войско, но этого времени как раз и хватило, чтобы уплыть прочь из земли родной, которая в одночасье стала чужой и враждебной. Впрочем, нет. Это уже люди ее такой для них сделали, постарались. А за что? Правды хотели, справедливости, чтоб по чести все было, как в старину, и на тебе.
Но не станешь же рассказывать обо всем князю. Ведь против таких же, как он, только в Норвегии живущих, оружие подняли. Не поймет. Именно так устало мыслил Эйнар, избранный ярлом людьми, которые в тот сумрачный вечер отплыли от родных скал, в мыслях прощаясь навек со всем, что так дорого и мило.
А очнувшись от своих дум, он с удивлением обнаружил, что, оказывается, сотоварищи его не только начали рассказывать всю невеселую историю, но уже вроде как и заканчивают, а князь не только не злится, но даже наоборот совсем – сочувствует. Во всяком случае, в глазах его видна неподдельная грусть и явственно читается глубокое сожаление. Правда, Викинг, сын Барнима, говорил о случившемся не совсем так, как дело было. По лукавым словам Занозы получалось, что это они за законного короля воевали, да не вышло у них ничего.
– Видать, Бог отвернулся от нас за грехи наши, – сокрушенно вздохнул рыжий и перекрестился. Эйнар от этого жеста чуть куском говядины не подавился. Конечно, Норвегия – страна христианская, после того как святой Олав
[20]
, а тому уже скоро двести лет будет, всех ее жителей, а своих подданных окрестил.
Да только есть еще и такие люди, которые больше в старых богов верят. Особенно много их среди тех, кто высоко в горах живут. До сих пор они не признают Христа, со смехом отказываясь от такого беспомощного бога, который даже себя и то не смог защитить. По-прежнему приносят они жертвы своим старым и привычным божествам – Одину Одноглазому
[21]
, Тору Громовержцу
[22]
и прочим светлым Асам
[23]
.
К их числу до недавнего времени Эйнар относил и Викинга. Тот и клялся в основном не Крестом Господним, не мощами святого Олава, не перстом святого Петра или другой какой священной для христианина реликвией, а совсем другим, прямо противоположным. То Хугином, вороном Одина, то Слейпниром – конем его, то Гунгиром – копьем одноглазого, а то самой любимой клятвой – златокудрыми волосами Локи
[24]
. К этому последнему Викинг – и не зря, он и сам такой же хитрющий, как этот пакостник, – питал особое пристрастие и почему-то считал, что цвет волос у них с Локи общий. А тут, поди ж ты, в христиане подписался.
– Стало быть, вы с тех пор всем табором через нашу землю и шествуете, – подытожил сказанное Константин. – И как далеко ваш путь лежит?
– В Царьград, к императору.
Ответ Эйнара был лаконичен, но в разговор вновь влез Викинг:
– Он наши мечи всегда высоко ценил. Даже платил за службу так, чтоб каждый меч полностью золотом засыпан был, – этот рыжий пройдоха так славно научился говорить на тяжелом славянском языке всего за каких-то полтора месяца, что сына Гуннара поневоле завидки брали. Сам-то он освоил его более-менее, когда с купцами новгородскими лет пять походил по найму, товар их от морских разбойников оберегая. «Возможно, волосы ему и вправду от Локи достались, – подумал Эйнар, – но уж язык скорее от Браги
[25]
».
Однако тут его раздумья вновь были прерваны, причем грубо и бесцеремонно, голосом князя, а точнее, той неожиданной новостью, которую он сообщил как бы между прочим:
– Так ведь нет теперь прежней империи. Развалили ее, разрубили на куски рыцари-крестоносцы. А им, насколько мне известно, воев добрых не надобно – свои имеются. Да и с золотом у них ныне туго.
– Как разрубили? – поначалу даже не понял Эйнар.
– А вот так, – пожал плечами Константин. – Весь град великий пограбили, храм Святой Софии чуть ли не по кусочкам разнесли. Сосуды священные топорами да секирами на части порубили.
– Зачем рубили-то? – ужаснулась Тура. – Грех-то какой!
– Чтобы поровну каждому досталось. По справедливости, по правде. Они ведь из серебра, а то и из золота отлиты были, – невозмутимо отвечал Константин. – Так что я на вашем месте сто раз подумал бы, надо ли вам туда плыть или лучше здесь где-нибудь остаться. К тому ж, как я понимаю, вас нужда заставила за мечи да топоры взяться, а так-то вы народ мирный.
– Это верно, – согласился Эйнар, но тут же поправился, так, самую чуточку, чтобы князь цену сбить не смог: – Однако у нас каждый с юных лет к ратному делу привычен и с секирой да мечом обращаться обучен сызмальства.
