– В больницу отвозили?
– Вы там проживаете? – ухмыльнулся он, выставляя напоказ немногочисленные зеленоватого оттенка зубы. Снова окинул меня взглядом, словно кошка мышь. Ему охота позабавиться. Глаза у него странные, болотного цвета, ни в них, ни за ними никакой жизни незаметно. От одной мысли, что драгоценные папины марблс попали в эти руки, мне поплохело. Я бы этому парню и гвоздя не доверила. Я стала озираться в надежде на помощь, на свидетеля, который спасет меня, если все обернется совсем скверно, если Лупер попытается осуществить то, что, как мне кажется, у него на уме. Вон сколько пустынной земли вокруг его дома. Сгоревший автомобиль виднеется посреди невозделанного поля.
Лупер глянул туда же, куда и я, на простиравшиеся до горизонта поля.
– Заноза в заднице. Картоха только и растет, больше ничего. Папаша был фермер, застройщики ему мильон сулили, но он уперся, он фермер, чего ему еще делать в жизни? А потом взял и помер на хрен, и все это досталось мне. Теперь никто не купит. Без надобности земля.
– Почему вы ее не возделываете?
– Своих дел хватает. Гараж и доставки – мой бизнес.
Этот двор очень мало походил на «бизнес».
– Зайдете? Покажу вам, что тут как.
Я заглянула издали в распахнутую дверь дома – беспорядок, грязь, какие-то завалы – и покачала головой. Нет уж, за эти ворота я ни ногой.
– Вы доставили моему отцу пять коробок от Микки. Нескольких вещей недостает. Не могли бы вы мне… помочь?
– За вора меня держите?
– Нет, прошу помочь, – повторила я. – Вы где-нибудь останавливались? Кто-то мог залезть в фургон?
– Я загрузил их в фургон и отвез в Дублин. Вот и все.
– Не открывали коробки? Может быть, что-то выпало?
Усмешка.
– Знаете что, я вам отвечу, если вы меня поцелуете.
Я отшатнулась.
– Ладно, ладно, – рассмеялся он. – Отвечу, если пожмете мне руку.
Тоже скверно, однако я решилась ему подыграть. Пусть только на вопрос ответит.
Лупер шагнул вперед, протягивая мне руку. Гаечный ключ сунул в задний карман и помахал второй рукой, показывая, что безоружен.
– Ну же! Пожмете мне руку – отвечу на все вопросы. Я свое слово держу.
С подозрением косясь на его руку, я протянула свою, а он, завладев моей ладонью, резко дернул меня к себе, свободной рукой ухватил сзади за шею и подтянул мое лицо к своему, чтобы поцеловать. Его губы прижались к моим губам, а я не могла пошелохнуться, только стиснула зубы, чтобы ни частички этого мерзавца в меня не проникло. Попыталась вывернуться, но не получилось, он крепко удерживал мой затылок. Обеими руками я уперлась ему в грудь, но он был очень силен, и я почувствовала, как во мне нарастает паника. Наконец он отодвинулся от меня, облизнул губы и аж взвыл от смеха.
Я принялась яростно обтирать лицо. Больше всего мне хотелось убежать и закрыться в машине. Сердце колотилось. Поблизости никого, кто бы помог, но Лупер больше меня не трогал, стоял себе и хохотал.
– Вы так и не ответили на мой вопрос! – сердито попрекнула я его, все еще вытирая губы. Теперь я ни за что не уеду без ответа, а лучше бы и шарики вернуть. Тогда эта поездка будет не зря.
Лупер покосился на меня с некоторым удивлением, гаечный ключ снова появился у него в руке.
– Я забрал коробки в гараже Микки, остановился на обочине, посмотрел, чего там. Ничего интересного, так что я снова их заклеил и отвез в Дублин. – Он пожал плечами, ничуть не смущаясь. – Бумаги да детские игрушки, мне это ни к чему. Я себе ничего не взял. Поищите в другом месте.
И я ему поверила. Ему бы мозгов не хватило прочесть каталог. Это ведь целая книга, а он, наверное, в жизни не держал в руках книгу. И тем более он бы не сообразил, как увязать этот список и хранившиеся в коробках шарики. Человек, выбравший два самых дорогих предмета из коллекции, потратил немало времени, изучая список и шарики, это не сделаешь за пару минут торопливого обыска на обочине. Взяли самые дорогие – значит, пришлось прочесть весь каталог, ведь список выстроен не по цене, а по видам марблс.
– Дело того стоило? – подмигнул он. Я гневно развернулась и зашагала к машине. – Помог я вам? – крикнул он вслед.
Я включила зажигание и поехала домой. Да, помог.
Шарики присвоил не Лупер. Их не было в коробке, когда он забирал вещи из гаража Микки. Теперь я в этом абсолютно уверена. И их не было уже тогда, когда коробки прибыли к Микки. Значит, нужно копать глубже. Вернуться на год в прошлое. А то и дальше.
12
Луник
– Фергюс, нам пора! – весело говорит нянечка Ли, входя в мою палату с широченной улыбкой во все лицо.
Она всегда улыбается, на щеках у нее две глубокие ямочки, прямо-таки лунки для марблс – обычные шарики туда, пожалуй, не поместятся, но миниатюрные войдут идеально и даже не будут выпирать. Это молодая девушка, деревенская, из Керри. Все поет, а смех ее доносится от сестринского поста до моей палаты в глубине коридора. Я и так всегда в хорошем настроении, но она поднимает настроение еще выше, выше, того гляди, пробью потолок, как Чарли пробил стеклянный свод шоколадной фабрики. После нелегких физиопроцедур – а у меня их множество – она неизменно является с улыбкой на лице, с чашкой исходящего паром кофе и кексом. Она сама печет кексы и всех угощает. Если б она так обихаживала своих дружков, говорю я ей, от них бы отбою не было, а то она все одна и вечно рассказывает мне об очередном неудавшемся свидании.
Симпатичная девочка. Похожа на Сабрину до мальчиков – как пошли дети, она всегда на взводе, еще бы, трое проказников. Ни один разговор у нас с ней не доходит до конца, довольно часто даже фразы обрываются на полуслове. Стала еще более чокнутой, чем прежде, а ведь была умненькая, не хуже Ли. Всегда усталая, к тому же толстеет. Моя мать была крепкой, как старый башмак, самую чуточку размягчалась, выпив больше стаканчика бренди, а такое с ней случалось разве что пару раз в год. Тощая была как палка: гоняясь за нами, семью оглоедами, она после родов быстро избавлялась от живота. Может быть, если бы я знал маму до того, как она родила нас, я бы и в ней заметил перемену: может быть, она была беззаботной девчонкой, а жизненные заботы и тяготы материнства ее этого лишили. Ведь я и сам немало изменился. Теперь я в больнице. Но не могу представить себе маму беззаботной, даже на фотографиях она выглядит напряженной, жесткой. Родители стоят руки по швам, не соприкасаясь, мрачные лица строго анфас – видимо, это считалось наилучшим ракурсом. Но есть одна фотография, которую я всегда держу при себе: мама на пляже, в Шотландии, а сфотографировал ее папа. Она устроилась на полотенце, кругом песок, откинулась назад, опираясь на локти, лицо приподнято навстречу солнцу, веки сомкнуты. Она смеется. Не сосчитать, сколько раз я всматривался в эту фотографию, гадая, над чем она смеется. Поза сексуальная, провокационная, хотя мама, уверен, ничего такого не имела в виду. Хэмиш, совсем маленький, сидит у ее ног. Наверное, она смеется над какой-нибудь проделкой сына или папа что-то сказал, и потому она вышла такой на этом фото. Конечно, странно держать при себе фото, где родная мать выглядит сексуальной, психотерапевты нашли бы, что сказать по этому поводу, но мне она поднимает настроение.
