Обеими руками она держала большую сумку. Протянула ее мне, и я ее взяла. Тяжелая.
– Часть коллекции вашего отца, – сказала она, и я перестала дышать. – Я взяла их у него перед инсультом, перед тем, как квартира была продана, взяла на хранение. Он поручил мне продать их, и я сделала вид, будто продала. На самом деле деньги дал его брат Джо. – Трудно же было ей хранить эту тайну. – Я понимала, что нужно их сохранить, он так ими дорожит. – Она глянула на сумку так, словно сомневалась, стоит ли передавать ее мне. – Пусть будут у вас. Коллекция должна быть в полном составе, вдруг он захочет ее увидеть.
Я взяла сумку, все еще не веря, что вот они, у меня в руках.
– Я даже не представилась. – Ее голос дрогнул.
– Вы Кэт? – спросила я, и на лице ее отразилось изумление. – Заходите. – я улыбнулась и пошире распахнула дверь.
Мы пристроились за стойкой для завтрака, я бережно раскрыла сумку и чуть не заплакала от радости. Фирменная коробка от Akro Agate 1930 года, оригинальный набор образцов для коммивояжера, и «Лучшие луны мира», оригинальная упаковка из 250 шариков. Я гладила их обеими руками, не в силах поверить: вот они, после целого дня и ночи поиска они сами нашли дорогу домой.
33
Кровяники
Я лежу на полу в гостиной тети Шейлы. Рядом Хэмиш, Энгюс и Дункан, все крепко спят. Ладони горят от ударов отца Мерфи, и я, не удержавшись, потихоньку начинаю плакать. Я тоскую по нашей шотландской ферме, по моему другу Фредди, по маме, какой она была прежде, здешние новые запахи не нравятся мне, и еда у тети Шейлы не нравится, и школа, в особенности отец Мордожоп. Правая рука вспухла так, что пальцы не сожмешь, и стоит закрыть глаза, как я вижу холодную темную кладовку, где он запер меня сегодня, и меня пронзает такой страх, что я не могу дышать.
– Эй! – шепчет кто-то. Я замираю, перестаю плакать: кто-то из братьев услышал и теперь будет дразниться.
– Шш!
Я оглядываюсь: Хэмиш уже не спит.
– Ревешь? – шепчет он.
– Нет, – всхлипываю я, но скрыть слезы не могу.
Он ерзает на заднице внутри спального мешка, перемещаясь поближе ко мне, и вот уже мы сидим бок о бок. По дороге он толкает Энгюса ногой в голову, Энгюс со стоном перекатывается, освобождая место. В свои одиннадцать лет Хэмиш всегда добивается от любого из нас чего захочет, причем легко. Он – мой герой, когда вырасту, хочу быть таким, как он, в точности.
Хэмиш касается пальцем моей щеки, проводит подушечкой по коже, потом облизывает палец:
– Ревешь, на хрен.
– Я не нарочно! – рыдаю я.
– Папу вспомнил? – спрашивает он, ложась вплотную ко мне.
Я киваю. Это не единственная причина, но одна из.
– Я тоже.
Он затих, и я подумал, может быть, он уснул.
– Помнишь, как он состязался, кто дольше всех рыгнет? – шепнул вдруг Хэмиш.
Я улыбнулся.
– Ага.
– И как на дне рождения Дункана прорыгал целиком поздравительную песню?
На этот раз я засмеялся.
– Видишь? Так-то лучше. Мы не должны это забывать, Фергюс. Договорились? – говорит он с такой настойчивостью, словно уславливаясь со мной раз и навсегда, и я киваю, тоже очень серьезно. – Надо помнить папу таким, какой он был, когда он был счастлив, помнить все хорошее, а не… не что-то другое.
Это Хэмиш нашел отца повесившимся на балке в нашем сарае. Он не рассказывал нам, что он там увидел, никаких страшных подробностей, а когда Энгюс попытался их вызнать, Хэмиш стукнул его кулаком в лицо, чуть нос ему не сломал, и больше никто из нас не смел к нему приставать.
– Мы с тобой будем напоминать друг другу о таких вещах. Я тоже по ночам часто не сплю, мы с тобой будем разговаривать.
Мне это нравится – он и я, только мы двое, Хэмиш полностью будет принадлежать мне.
– Договорились, – говорит он. – Дай пять.
Он схватил меня за руку, за вспухшую, и я невольно вскрикнул, взвыл, как пес тети Шейлы, когда ему на лапу наступают.
– Что за черт?
Я рассказал ему про отца Мерфи и темную кладовку и снова заплакал. Он очень сердился и обнимал меня рукой за плечи. Я знал, что, если расскажу про это братьям, Хэмиш меня в выгребной яме утопит, но я был рад, что он вот так меня обнимает. Все-таки про то, как я обмочился, я ему не сказал. Я никому из родных, вернувшись домой, не рассказал, как обошелся со мной отец Мерфи, – я бы рассказал, но тетя Шейла первая заметила, промыла мне ладонь и забинтовала ее и велела не огорчать маму, ей и без того плохо. Всем плохо, поэтому я не стал никому рассказывать.
– Что там у тебя? – спросил Хэмиш, услышав, как в другой руке у меня щелкают шарики.
– Кровяники, – гордо ответил я, предъявляя свое сокровище. Я так и лег спать с ними, потому что мне нравилось перебирать их. – Другой, добрый, священник дал мне их, когда я сидел в кладовке.
– Насовсем? – уточнил Хэмиш, рассматривая шарики.
– Вроде бы да.
– Кровяники, говоришь? – повторил он.
– Да, они красные, как кровь. Еще они называются «камрады», – пояснил я. Больше я ничего про шарики не знаю, но хотел бы знать.
– Как мы с тобой, – говорит он, катая шарики на своей ладони. – Братья, единокровные, камрады.
– Ага! – улыбаюсь я в темноте.
– Возьми их с собой завтра в школу, – советует Хэмиш, возвращая мне марблс и устраиваясь поудобнее в спальном мешке.
Энгюс просит нас заткнуться, Хэмиш снова толкает его ногой в голову, но все-таки мы умолкаем и ждем, пока по дыханию брата не поймем, что он снова уснул.
Хэмиш шепчет мне на ухо:
– Положи с утра кровяники себе в карман. Держи их там, никому не показывай, иначе отцы узнают и отберут. И если он снова запрет тебя в кладовке, шарики будут у тебя при себе. Ребята будут заниматься и получать затрещины, а ты будешь себе играть. Усек?
Я киваю.
– И мне будет приятно завтра думать, что ты веселишься, натянул всем нос. С Боггсами шутки плохи, – шепчет он.
Я улыбаюсь.
– И чем чаще тебя будут запирать в кладовке, тем круче ты будешь играть. Фергюс Боггс, лучший игрок Ирландии, а то и всего мира. А я буду твоим агентом. Братья Боггс – в сговоре против всех.
Я хихикаю, и он вместе со мной.
– Круто, да?
Слышно, что и он возбужден.
– Да!
– Это будет наш секрет – ото всех, договорились?
– Да!
– И каждую ночь ты будешь мне рассказывать, чему научился.
– Хорошо.
– Обещаешь?
