Я встретил одного старика, отсидевшего в лагерях 30 лет. Мы познакомились с ним в музее. Его приятель, тоже старик, был директором этого музея, и он любил туда приходить. Часть экспонатов он принес в этот музей сам. Я периодически заходил туда – мне было интересно рассматривать находившиеся там экспонаты. Там были разные вещи, но основная экспозиция была связана с минералогией и с открытием месторождения рассыпного и рудного золота. Старик подошел ко мне, когда я рассматривал огромные бивни мамонта. Он рассказал мне историю их находки и даже указал место, где этого добра было столько, что самосвалами не вывезти. Позже, в очередном путешествии по реке, я нашел это место, где река, обваливая берега, обнажает древнейшие пласты, армированные костями невиданных зверей. Мы познакомились. Старик был честным и этим расположил меня к общению. На Севере все – приезжие. И первый вопрос незнакомцу: откуда ты и как сюда попал? Я рассказал ему свою историю и свой сон, в котором увяз в снежной массе посреди освещенного искусственным светом города.
Старик посмотрел на меня, как бы прицениваясь, достоин ли я выслушать его повествование: «Я тоже видел свой сон…» Решив, что можно, он продолжил свой рассказ.
– Я не видел снов двадцать лет. Еще в начале срока мне часто снился дом и родители. В моих снах они все больше молчали. Но потом и это прошло. Была постоянная усталость, и снов просто не было. Только движение век: закрыл – уснул, открыл – проснулся.
Но однажды, в 1952 году его отправили на машине из поселка Палатка в Омсукчан. Было лето. Он сидел в кузове грузовой машины с такими же бедолагами. Машина едет небыстро, дорога дальняя. Он уснул, и первый его сон был обычным: закрыл глаза – открыл глаза. Он уснул во второй раз, потом какая-то кочка на трассе выбила его из сна, но он вспомнил, что что-то видел. Старик мне рассказывал, а сам радовался так, как будто это было вчера.
– Так вот, я сидел и вспоминал, что же мне приснилось. И уснул еще раз. Снова ухабы – и я снова проснулся, но сон остался в памяти. Это был необычный сон. Я полетел. Полетел, как в детстве, полетел, как ребенок, все выше и дальше. Становилось все теплее и теплее, и рядом со мной тоже летели люди.
Он проснулся и стал еще и еще, снова и снова вспоминать свой сон. Ему, забывшему сны, это доставляло несказанное удовольствие. Он давно понял, почему они ему не снились. Не снились не только ему, а многим заключенным. Наверное, потому, что так легче пережить этот ужас. Ведь сон – это свобода, а возврат в реальность не каждая душа могла бы выдержать.
Вспоминая сон, он вспоминал все больше деталей, свою одежду, направление полета, окружающий его пейзаж, людей, появившихся в небе рядом. Сон он вспомнил, а вот истолковал неправильно. Он летел, а снизу, с земли, на него смотрели собаки. Ровно двенадцать собак, смотревших на его полет. Он решил, что жить ему осталось двенадцать дней. Он решил, что должно что-то случиться, и он, и другие участники его сна, умрут. Он думал очень логически: двенадцать собак – двенадцать дней.
Он приехал на место, сны больше не посещали его. Он отсчитывал каждый день, и за сутки до назначенного себе срока написал большое письмо. Засунул его в обрезок трубы, забил трубу деревянными чопиками с торцов, тщательно их просмолил и отнес подальше от реки – засунул свое «послание к потомкам» в расщелину в скале. В послании этом, кстати, не было ничего особенного. Фамилия, имя, отчество, место рождения. Имена родителей и сестры. Их даты рождения и информация о том, что он умер такого-то числа такого-то года. Как армейский медальон, только более тщательно изготовленный. На двенадцатый день ничего не случилось. Все шло своим чередом, работа с вагонеткой до изнеможения, тучи комаров и ежесекундное ожидание смерти. Это был самый жуткий день за все время его огромного срока.
Через двенадцать месяцев, практически день в день, он вышел на волю. Поехал на родину, но никого там не нашел. Ни родителей, ни сестры. И он вернулся назад. Старался на прииске, в артелях, мало говорил и много слушал, практически не пил и очень любил читать. У него было много знакомых, но практически не было друзей. Он мало кому доверял. Его увлечением стали старые кости. Кости мамонтов, которые вымерли давным-давно. Он и себя называл ископаемым. Он был последним ископаемым зэком в нашем поселке. Умер он, когда ему было далеко за 90. Вероятно, 30 лет лагерей в зачет его жизни не вошли. До последних дней он был объективным в оценке людей и себя.
Вспоминая его, я думаю, какую цель преследовало Мироздание, знакомя меня с таким человеком? И отвечаю себе: для того, чтобы у меня не оставалось сомнений, что в мире существует альтернативный источник информации, которому можно доверять. Что в жизни каждого из нас есть моменты, когда обычного человеческого восприятия недостаточно, тогда на помощь приходит сила, которой подвластны картины из будущего. Своеобразная машина времени, переносящая нас на несколько лет вперед и предупреждающая о горе или радости. Если есть предупреждение, значит не все так плохо, значит можно избежать то, о чем предупреждали.
Я заметил одну интересную вещь: предупреждения всегда касаются наших эмоций. Не каких-то материальных благ или их отсутствия, а именно эмоций, состояния счастья или несчастья. Мне понадобилось еще достаточно пожить, чтобы понять, что эмоция – это единственный наш инструмент влияния на природу. Все остальное не имеет значения! Набирая опыт сновидений, я почувствовал одну удивительную особенность: сон несет информацию, которую всегда можно понять. Никогда во сне человеку не дается информации больше его способностей интерпретировать этот сон. Чем больше знаний, тем больше деталей я замечаю, чем больше деталей, тем лучше и точнее интерпретация сна и тем я ближе к истине.
42
Время шло. Работа, быт, квартирный вопрос – все как у всех. Наталья была на 8-м месяце беременности, когда мы получили телеграмму о смерти ее отца и полетели на Урал. При жизни с этим человеком, дедом моих сыновей, мне познакомиться не пришлось. Зато я познакомился с тещей. Она замечательный человек, очень проницательный и интуитивный. В ней я увидел генетические корни интуиции Натальи – она была очень похожа на свою мать. Именно тогда я и наткнулся на ее детскую фотографию в альбоме и вспомнил свой заказанный сеанс получения информации, свое посещение «библиотеки данных». Это открытие здорово повлияло на меня, как, впрочем, и все события, подтверждавшие мои мысли или сны. Но до настоящего раскрытия было еще далеко. Позже я понял: чтобы понимать, надо иметь эмоциональный опыт. Во всем. И в самых крайних его проявлениях. Нужно на собственном опыте не казаться, а быть самым счастливым в этом мире и самым несчастным во вселенной. Было и то, и другое. И все это надо было пережить. Назад на Чукотку я Наталью не повез. Дальний перелет на таком сроке беременности был бы стратегической ошибкой.
И вот настало 10 октября. Я пришел со службы, а мои соседки по коммунальной квартире с порога заявили:
– Если угадаешь, кто у тебя родился, то мы сами накроем стол, а если нет, то тебе придется поработать.
– Не морочьте мне голову и топайте на кухню. У меня родился сын.
