Помнит она и самую страшную бабушкину досаду. Не обиду, а именно досаду. В моей семье все очень любят чай, даже папа, который до 18 лет не пил его ни разу: во Львове, где он родился, и сейчас чай не особо жалуют, а в годы его детства, кроме кофе, там никто ничего не пил. Так вот, во время войны чай, как и все прочее, был страшным дефицитом. Бабушка надоила молока, сделала сыр и поменяла его на чай. Она шла с рынка в предвкушении большого семейного чаепития. С порога поставила чайник на плиту, достала пакет с чаем, засыпала его в заварочный фарфоровый чайник и вдруг, к своему ужасу, обнаружила, что купила спитый чай! Спитый – ранее заваренный, высушенный и обменянный на сыр, самый настоящий сыр, который бы могли съесть ее голодные дети. Она только сказала: «Может, у этого человека просто ничего нет, и у него тоже есть дети». Но эта досада все же была с ней всю ее долгую жизнь.
Моя мама во многом похожа на бабушку. Сны, приметы, знаки – все это было в порядке вещей. А еще она научила меня очень аккуратно обращаться с эмоциями. Хоть и не сразу, но я понял, насколько сильна человеческая эмоция и как она может влиять на окружающий мир, а мир в свою очередь – на нас.
У отца были брюки. Одни брюки. Единственные выходные брюки из бостона. Мама их как-то выстирала и повесила сушить. Утром их не оказалось. Мама была очень огорчена, и несмотря на свои знания в отношении желаний, потеряла контроль над переполнявшими ее эмоциями. Она сказала одну фразу: «Да отсохнут твои руки!» А вечером соседу, живущему неподалеку, уголовнику по кличке Кислый, прострелили руку в локтевом суставе, и рука стала сохнуть и отсохла. Мама у меня сообразительная, поняла, в чем дело. Она встретила его и в глаза сказала: «Ну что, второй рукой тоже будешь мое белье воровать?» Уголовник шарахнулся от нее, как от чумы, а позже и вовсе уехал их города.
Мой дед никогда не ругался с бабушкой. Нет, сначала он, конечно, пытался навести патриархальные порядки, но очень быстро понял: если бабушка обижена – все! Ничего у него не получится, и все будет просто валиться из рук. Дед у меня тоже был крайне интуитивным, поэтому они жили без скандалов и ругани. Я просто не помню ничего подобного в их жизни!
9
По линии моей мамы чудес хватало, но и по линии отца необычных вещей хватало тоже. Самым главным чудом для меня было то, что мой дед, русин, кроме родного, владел еще пятью языками: украинским, русским, венгерским, ивритом, польским и немного немецким. Он был строителем и в тех странах, где строил, изучал языки, и это ему давалось легко и просто. В разговорах с родней по линии отца дед выступал в качестве переводчика. Если бы это был украинский, я бы, наверное, все понял, но язык русинов отличается от него, и мне не знаком.
Моя русинская родня очень религиозна. Они искренне верили, верят и будут верить, и никогда не нарушат заповеди – это в крови! Они верят очень серьезно! И эта вера помогает им относиться к такой важной составляющей нашей жизни – смерти – как к явлению не просто не вредному, но необходимому, и они никоим образом не делают из этого трагедии.
Однажды я залез на чердак и, к своему изумлению, увидел там стоящий на подставках настоящий гроб. Он был шикарным! Полированное дерево благородного оттенка, ни одного видимого стыка. Какая-то идеально гармоничная форма. Произведение искусства! Его пропорции и качество работы меня просто поразили, и только потом пришло понимание и испуг – это же гроб! Мне было всего семь лет, и к этому возрасту наш род и клан из двух моих корней еще не терял родных. Я пришел в ужас от того, что кто-то умрет. Спустился с чердака и тихо спросил папу: «Папа, а зачем там гроб? На чердаке». Папа улыбнулся: «Это ты у деда спроси – это ж его гроб». Дед совершенно серьезно, несмотря на то что перед ним ребенок, сказал, что придет время помирать и в принципе большого значения не имеет, в каком гробу будет лежать тело – душа все равно на небесах: «Но я все-таки мастер и хочу, чтоб меня по деревне в красивом гробу понесли. Не доверяю я другим мастерам. Собственный мне очень нравится!»
Такое отношение к смерти меня крайне удивило. Это был шок, вернее, часть шока – вторую половину я пережил позже. Дед в свой срок ушел в мир иной, ему выделили участок «с перспективой», на двоих. Бабушка была намного моложе деда, но тоже достаточно легко относилась к смерти. Ничуть не сомневаясь, она велела – именно велела, такая уж была: командовала и дедом и всеми остальными – заказать два красивейших мраморных памятника и установить их одновременно в день похорон деда. На дедовском были даты рождения и смерти, а на втором только – имя и фамилия бабушки и дата рождения. Вторую дату нанесли много лет спустя, когда пришло и ее время.
Мне их очень не хватает, моих дорогих бабушек и дедушек! С каким удовольствием я бы помогал и заботился о них сейчас, но, увы, моя благодарность за науку – только слова и эмоции. Я знаю, что они все видят – не без этого. У меня была встреча с ними, со всеми моими ушедшими родными. Я с ними встречался и это, наверное, было самое удивительное событие в моей жизни.
10
Я отслеживаю три поколения моей родни и в ужасе вижу, что на каждое из них пришлось испытание голодом, холодом, войнами и прочими напастями и, может быть, поэтому надежда на Бога и на себя так обострила их интуицию, их способности и их возможности. Я говорю о своих корнях. О своих истоках, о тех людях, которые влияли на меня. В моем роду были разные люди – очень хорошие и очень плохие, но чем больше я размышляю о том, когда человек становится хорошим, а когда плохим, тем больше погружаюсь в историю своей страны. Как же круто история страны меняла историю моего рода!
Мой прадед по линии мамы до революции имел большой дом. Он не был капиталистом – он шил модельную обувь, она была красивой, и на тот момент весьма дорогой и модной. Он шил не только ради заработка – он был обувщик от Бога. Когда его старший сын в 1905 году поехал на соревнования по конькобежному спорту в Париж, мой прадед попросил его привезти из Парижа две пары самой модной обуви – женскую и мужскую. Сын привез то, что просили, а еще он привез золотую медаль! Я никогда ее не видел – мои дяди потеряли ее в пятидесятых годах.
От владельца медали в нашем роду осталась шинель. В детстве я еще не понимал, что такое – каппелевская шинель. Позже узнал, что старший брат моего деда служил в царской армии, а потом в белой армии под командованием генерала Каппеля. А мой дед служил совершенно в противоположной системе – во время гражданской войны он был красноармейцем. Писарем. Ну, казалось бы, чего такого героического – писарь? А между тем, мой дед, окончивший гимназию с отличием, получил личное благодарственное письмо от председателя Временного правительства Керенского за выдающиеся успехи в учебе – это письмо до сих пор хранится в нашей семье. Так получилось, что во время гражданской войны деда мобилизовали, дали коня и трехлинейку, и отправили служить в армию легендарного комдива Блюхера, где дед и стал писарем. Почерк у него был каллиграфический! Читая его письма, я всегда удивлялся постоянству стиля: буковка к буковке, как будто отпечатаны на удивительной печатной машинке. Вот таким красивым безукоризненным почерком мой дед и записал допрос адмирала Колчака. Да, того самого легендарного адмирала Колчака! Вот такое хитросплетение событий. И это хитросплетение заставляло и заставляет меня тщательно изучать историю своего рода, а вместе с ней и историю своей страны, и не только своей страны, а еще и историю Польши, Австро-Венгрии и Украины.
