— Стоп! — приказал водителю Председатель.
Тот ударил по тормозам, и УАЗ скатился на обочину.
— Владислав Григорьевич! Владислав Григорьевич! Надо под скалы! Там не достанут! — торопил Гембер.
Война и смерть не разбирают ни чинов, ни званий, и они, подчиняясь инстинкту, бросились прочь от машин. Вдогонку громыхнул разрыв очередного снаряда. Воздух зло зашипел от осколков, накатившая взрывная волна повалила их на землю, а через мгновение камни и земля обрушились на спины. Ибрагим дернулся от боли, полоснувшей по правой руке, и, похолодев, бросил на нее взгляд. На этот раз пронесло, осколок, порвав рукав камуфляжки, слегка зацепил локоть. Гемберу досталось больше других — на правом плече сквозь камуфляжку проступало бурое пятно. Кусая губы от боли, он подхватился с земли и, прикрывая Председателя со спины, старался не отстать от Джона с Ибрагимом, приникших к нему с двух сторон.
До скалы оставалось совсем ничего. Позади снова раздался зловещий вой, на этот раз это был «их» снаряд. Сердце Ибрагима бухнуло, как молот, и стремительно взлетело к горлу. В голове билась одна-единственная мысль: «Накрыть его!»
В отчаянном броске он кинулся к Председателю, но Гембер опередил и все вместе они рухнули на землю. Ибрагим наткнулся на его локоть, но не почувствовал боли. Сверху их надежно припечатал своей сотней с лишним килограммов Джон. Вой сорвался на визг, и через мгновение глухой взрыв подбросил их над землей. Осколки, просвистев над головами, посекли кустарник и фонтаном каменных брызг отразились от скалы. Им повезло, ударная волна ушла вниз по лощине. Не успело затихнуть эхо разрыва, как очередной снаряд упал слева, земля снова заходила ходуном. Ибрагим насчитал еще девять взрывов, и потом наступила та особенная, пронзительная тишина, когда смерть на время вынуждена была отступить. Но они все еще боялись пошелохнуться и ловили дыхание того, за которого не раздумывая готовы были отдать жизни.
— И долго мне так валяться? — с трудом вымолвил из-под пресса трехсот с лишним килограммов Владислав Григорьевич.
— Вы… Вы живы? — вернулся дар речи к Гемберу.
— Пока да, но еще немного — и от меня одна лепешка останется, — ворчливо ответил он.
Через мгновение они были на ногах и, потирая ушибленные места, радостно похлопывали друг друга по плечам. Еще один день войны был благополучно пережит.
Глава 5
Сход селян из Гума и Псху начался с поминальной молитвы, и, когда она закончилась, еще долго над притихшей толпой был слышен только по, свист ветра и печальное журчание реки. Живые, помянув мертвых, теперь решали собственную судьбу, но никто не отважился заговорить первым, все ждали веских слов мудрых стариков. Столетний Чич Чамба и его ровесник Абзагу Цымба, повидавшие всякого на своем долгом веку, понуро смотрели в землю. Им нечего было сказать землякам.
Сотни новых могил и угрюмые лица воинов красноречивее всего говорили о том, что ни сыновья, ни внуки, ни тем более они, убеленные сединами и покрытые ранами старики, уже ничего не могли противопоставить властной и несокрушимой силе, пришедшей в горы. Неприступные скалы и бездонные ущелья, на протяжении многих веков служившие им надежной защитой от римских легионов, когорт византийских императоров и полчищ грузинских царей, на этот раз не устояли.
Уже мало кто сомневался в том, что не сегодня, так завтра здесь появится полковник Коньяр, и тогда под жерлами его пушек им ничего другого не останется, как только умереть или покориться. Это был невыносимо трудный выбор, и тогда первым решился нарушить гнетущее молчание Сейдык Куджба. Ему, тридцать лет не выпускавшему из рук кинжала и ружья, повидавшему Турцию и Россию, хлебнувшему там как своего, так и чужого горя, было что сказать.
Окинув печальным взором притихших односельчан, Сейдык заговорил, и его негромкий голос был слышен в самых дальних рядах. Он рассказывал о той России, которая простиралась за Кавказским хребтом, и ужас сжимал сердца земляков от одного того, что конца и края ее границам не ведал никто. Словно грозная горная лавина, она наползала на Кавказ и сметала на своем пути одно за другим свободные горские общества. Перед ней не устояли воинственные вайнахи, и гордый имам Шамиль вынужден был склонить голову перед русским царем. Лихие шапсуги, не знающие страха смерти абадзехи не захотели покориться, и теперь на месте их аулов прорастал бурьян, а те, кто уцелел, на утлых фелюгах искали спасения у турецких берегов.
Путь к ним обернулся немыслимыми страданиями и неисчислимыми потерями. Тысячи немощных стариков, старух и детей так и не увидали берегов Османской империи. Одни тонули во время штормов, другие умирали от голода, жажды и болезней, а те, кому «посчастливилось» доплыть до Стамбула, Трабзона, Синопа и Самсуна, завидовали мертвым. Там их поджидали алчные ростовщики и свирепые янычары. Тут же от причалов караваны подневольных кавказских красавиц отправлялись в гаремы Багдада, Дамаска и далекой Александрии. «Золотой век» переживали торговцы самым ходовым товаром — будущими воинами. За бесценок у изголодавшихся убыхских и шапсугских семей они покупали крепких мальчиков и продавали свирепым янычарам. Там, в казармах, опытные, прошедшие огонь, воду и медные трубы воины готовили из них себе смену. Дряхлеющая Османская империя нуждалась в свежей крови, и эти новые тысячи горцев, влившись в ее вены, вернули ей прежнюю мощь.
Наместник Великого Аллаха на земле султан Абдул-Азиз не мог смириться с потерей Абхазии — одной из самых драгоценных «жемчужин» в своей «короне». С помощью цепляющихся за ускользающую власть продажных удельных князьков и жаждущих вернуться на родину махаджиров турецкие лазутчики и английские шпионы, которым не важно где, но только бы насолить России, подбивали абхазов и убыхов на новую смуту. Не проходило и нескольких лет, как очередной мирный договор между вождями Абжуйской, Бзыбской Абхазии и Наместником на Кавказе, скрепленный бессмысленно пролитой кровью русских солдат и горцев, превращался в пустую бумагу.
Отряды не подвластных никому абреков и мирных крестьян, «смущенные» лазутчиками, принимались за старое — совершали дерзкие набеги на дальние гарнизоны, казачьи разъезды, угоняли в горы скот, а захваченных в плен перепродавали на невольничьи рынки в Стамбул, Трабзон и Самсун. В ответ военная махина Российской империи приходила в движение и наваливалась на непокорных всей своей мощью. И они, зажатые между «молотом» и «наковальней» двух империй, вынуждены были выживать кто как мог.
Об этом напомнил землякам Сейдык и, горестно вздохнув, закончил:
— Россия и Турция — это бездна, в которой мы растворимся! Но что делать и как жить дальше, я не знаю. Может, наши мудрые старейшины найдут путь к спасению, а я молю Всевышнего защитить Абхазию.
Низко поклонившись притихшим односельчанам, он тяжело опустился на лавку. Чич Чамба посмотрел на Абзагу Цымбу, и тот предложил:
— Уважаемые, давайте послушаем Исмаила Дзагана. Он недавно вернулся из Турции, и ему есть что сказать.
Над поляной прошелестел легкий шепоток, и все взгляды сошлись на высоком, одетом в синюю черкеску воине лет тридцати — тридцати пяти. Раздвинув плечом толпу, Исмаил вышел в круг и, положив руку на рукоять кинжала, заговорил с надрывом:
