Петру предстояло проработать военнопленных из блока «Ц» — 143 человека. Начал он, как обычно, с изучения картотеки. Учетная работа по общему и специальному контингенту лагерная администрация отработала до мелочей. Петр не стал углубляться в общие учеты. Его в первую очередь интересовал так называемый неблагонадежный элемент — те, кто не пал духом и предпринимал попытки к побегу. Среди них он надеялся подобрать тех, кто, оказавшись на советской стороне, не станет шпионить и взрывать, а придет к контрразведчикам с повинной. Таких отыскать было легко — правый верхний уголок карточки имел красный цвет, их оказалось семеро. Перечитав имевшийся на них материал, Петр остановил выбор на Иване Ковале. Две неудавшиеся попытки побега говорили сами за себя, и вряд ли бы его кандидатура нашла поддержку у Штайна, а тем более у Райхдихта. Для них он приготовил хоть и не бесспорный, но аргумент: при грамотно организованной работе дерзкие и строптивые становились самыми результативными агентами. Просмотр остальных 135 карточек занял у него еще полтора часа и позволил определиться с кругом будущих кандидатов.
Первым Петр вызвал на беседу Коваля. Надзиратель ввел его в кабинет и оставил их одних. Бывший старший сержант Красной армии держался без всякой робости. Крепкая фигура, которую не обломали два месяца лагерной жизни и отсидка в штрафном блоке, говорила о том, что сыну кузнеца было не привыкать переносить тяготы и лишения. Спокойное выражение лица свидетельствовало о выдержке и воле.
Шагнув вперед, Коваль представился:
— Заключенный номер…
— Садись! — остановил Петр и кивнул на табурет.
Коваль присел, оценивающим взглядом прошелся по нему и тут же спрятался за маской безразличия.
«Тертый калач, такого на мякине не проведешь. Что у тебя за душой так сразу и не узнаешь. Мусолить с тобой анкету и автобиографию — только терять время. Больше того, что написал, вряд ли скажешь. Надо начать с прямых колючих вопросов, вот тогда ты раскроешься», — определился с тактикой беседы Петр и цинично спросил:
— Как жизнь?
Коваль промолчал, но ухмылка на лице абверовца заела его, и с вызовом произнес:
— А шо, по моей роже незаметно.
— Трудно сказать. Я не видел, какая она у тебя была при большевиках.
— Не жаловался.
— Выходит, хорошо жилось? — продолжал допытываться Петр и, не услышав ответа, спросил: — А новому порядку служить хочешь?
— И-и-и я?! — опешил Коваль.
— Ну, не я же.
— Старостой в бараке, шоб потом в темном углу придушили.
— Нет, в абвере.
— Шпионом, что ли?
— Разведчиком.
— Шпион, разведчик, какая на хрен, разница, когда на сук вздернут.
— Я же, как видишь, живой. Две заброски и не одной царапины.
— Ушлый, выходит.
— Ты как вроде тоже не соплежуй. Бегать не надоело? Третьего раза может и не быть.
— Заботу проявляешь.
— Предлагаю подумать. В лагере одна дорога — вперед ногами. А у тебя так точно.
— Эт мы еще посмотрим, кто вперед. Под Сталинградом вам всыпали, так что… — зло бросил Коваль и осекся. В его глазах промелькнул испуг.
Это не укрылось от Петра: «Да, Иван, ты тоже не железный. Все хотят выжить, и ты тоже, даже в этой живодерне. Но в шпионы не рвешься. Про сук правильно сказал. Как говориться, сколько шпионской веревочке не виться, все равно конец будет. Остался в тебе наш — советский стержень. Такой мне в абверовском зверинце и нужен. Как только тебя убедить в него податься?! Ты не трус, но помереть в штрафном боксе или быть растерзанным собаками никто не захочет. Дать понять, что в лагере ты обречен, а значит, абвер для тебя — единственный шанс».
Бросив на Коваля испытующий взгляд, он взял со стола его карточку, потряс в воздухе и спросил:
— Видишь это?
— Ну.
— Вот красный уголок?
— И что с того?
— По красноте проходишь.
— Что значит по красноте?
— Больно дерзкий. Порядок нарушаешь. За что избил Сычева?
— За то, что крыса! Сука, последнее у доходяг таскал! — с ожесточением произнес Коваль.
Петр оживился — даже в лагере Иван не оскотинился и пытался постоять за слабого.
— Оно, конечно, сволочей надо давить! — обронил Петр.
У Коваля брови полезли на лоб. Чего-чего, но такого от абверовца он не ожидал и пробормотал:
— Че-то я тебя не пойму, куда ты клонишь.
— Этим, Иван, ты мало чего добьешь, только сильнее себе петлю на шее затянешь, — продолжил Петр.
— Так мне теперь им задницу лизать?
— Это уж тебе решать.
— Вот уж хрен! Мы еще посмотрим, кто раньше сдохнет, — упрямо твердил Коваль.
— Не хорохорься, Иван! Здесь, — Петр снова потряс его карточкой, — столько написано, что долго не протянешь. Абвер — твой последний шанс. Если дураком не будешь, то не пропадешь.
Последние фразы заставили задуматься Коваля. Он заерзал на табуретке и, избегая взгляда Петра, спросил:
— Шо от меня надо?
— Пока согласие на службу в абвере, — не стал углубляться в тему Петр, двинул по столу бланк подписки о сотрудничестве и предложил: — Прочитай и распишись.
Иван подсел к столу и склонился над документом. Его содержание вызвало болезненную гримасу на лице. Минуту-другую в нем шла мучительная борьба. Петр с нетерпением ждал, чем она закончить и, когда Коваль потянулся к ручке, с облегчением вздохнул. Макнув ее в чернильницу, Иван чужим голосом спросил:
— Чего и где писать?
Петр подался к нему и подсказал:
— Видишь в самом низу прочерк.
— Ну…
— Там поставь свою фамилию и распишись.
Коваль медленно вывел их и вопросительно посмотрел на Петра.
— Еще ниже, где кавычки, впиши псевдоним — любую фамилию или имя.
— Кличку, что ли?
— Клички у жуликов и собак, а ты будешь разведчиком.
— Разведчик? Хрен редьки не слаще, — мрачно произнес Коваль и, написав псевдоним, возвратил подписку Петру.
Он сложил ее в папку. Иван проводил ее тоскливым взглядом.
— Не переживай. Бумага, она, как говориться, все стерпит, но не все определяет, — успокоил он и, завершая разговор, посоветовал:
— Пока наш шеф договорится с комендантом о твоем переводе дня два-три уйдет, поэтому на рожон не при, иногда лучше выждать — пользы будет больше.
Коваль ничего не ответил, поднялся с табуретки и спросил:
— Я могу идти.
— Да, — отпустил Петр и вытащил из стопы следующую карточку военнопленного. Всего из 143 он отобрал 23. Беседы с будущими кандидатами в агенты абвера затянулись допоздна. Остановил их Бокк. Ему надоела рутинная работа. Остальные инструкторы к этому времени уже закончили ее. В группу они возвратились, когда ужин подходил к концу. Петр не пошел в столовую, так как чувствовал себя будто выжатый лимон и отправился в общежитие, не раздеваясь, рухнул на кровать и попытался забыться. Но лагерь не отпускал его: в памяти вертелся калейдоскоп измученных лиц и тех девяти, согласившись на сотрудничество с абвером. Он не осуждал их: война на свой лад безжалостно кроила судьбы командиров и рядовых, партийных и беспартийных.
