Книга Знак небес, страница 61. Автор книги Валерий Елманов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Знак небес»

Cтраница 61

«Господи, да неужто ты не постоишь за дело правое, не поможешь тому, кто старается зло убить? Пусть у человека сил немного, но если бы каждый его так, как дядька Груша, норовил прихлопнуть, издохло бы оно давно и следа среди людей не оставило», – взмолился Спех.

Но молчали небеса, словно устал господь с них на землю взирать да осуждающе головой покачивать. Никто на горячую молитву не откликнулся, никто не поспешил правому делу подсобить.

И тогда в отчаянии взмолился парень к иным богам. Впрочем, к каким иным – своим родным, самым что ни на есть исконным, которым все его пращуры молились испокон веков, да и ныне не забывали. Во всяком случае, старики в родном селище Спеха до сих пор их почитали, хоть и тайно.

«Перун среброусый! Услышь простого парня, который за славой погнался, в дружину сам запросился, а потом, пусть не ведая того, но на черное дело пошел! Стоит он ныне как вкопанный и не знает, что ему делать. Если ты крови жаждешь, то дядька Груша в твою честь немало ее пролил. Он ведь как ты, только огненной бороды не имеет, но сердца-то одинаковые у вас – за честь, за правду и чтоб до конца».

То ли и впрямь помогла старому Груше искренняя молитва Спеха и услышал ее огнебородый Перун, то ли сам воин справился, но в тот миг, когда произнес парень мысленно последнее слово, и впрямь чудо произошло.

А как иначе происшедшее назвать? Ведь уже присел было на одно колено старый Груша, и кровью его – густой, почти черной, – мгновенно снег в этом месте окрасился. И Остроух уже прыгнул, чтоб к силе последнего удара добавить еще и силу всего своего тела, а сам поединок не просто завершить, но и красиво это сделать, но тут…

Не сам Груша в сторону отпрянул – человек так не сумеет, если только ему боги не пособят. И не смог бы старый дружинник так мастерски удар нанести по незащищенному боку Остроуха, если бы Перун своей дланью невидимой ему не подсобил, спасая старого дружинника от неминуемой гибели.

А потом все. Груша остался лежать, окончательно сил лишившись, а Остроух к нему пошел. Не торопясь двигался, медленно. А куда ему спешить если только прикончить старика лежащего осталось. Вот только чем ближе он к Груше приближался, тем шаг его все более робким становился, неуверенным, дрожащим. И сам он весь трясся от натуги, и меч в руках его, от земли еле-еле приподнятый, извивался, как гадюка издыхающая. И рада была бы змея хоть кого-то еще ужалить в свой последний час, да не дано ей это. Мучается она в злобе лютой, а изменить ничего не может.

Так и Остроух наконец сообразил, что с ним случилось. Глянул на свой правый бок, а из него не струйкой – ручьем на землю руда бежит, пузырится. И поняла гадюка, что помирать ей пришла пора, повалилась на землю да издохла.

Так они и лежали рядышком – человек и змея. Один два укуса гадючьих в себя принял, вторая слишком рано восторжествовала, и успел человек разрубить гадину. Разрубил, но и сам улегся. Вот только разрубленное уже не склеишь. Мертвая вода бывает лишь в сказке, а в жизни если и была бы, то никому и в голову не пришло змеюку подлую ею кропить.

Зато на всякий яд противоядие имеется. У каждого оно есть, но не каждый сумеет его использовать. А вот Груша сумел. К нему Спех один шаг всего шагнул, а воин старый застонал уже, будто почувствовал.

Впрочем, стонать – это беспомощных душой удел. Груша как раз не из таковских. Скорее прорычал он, только тихо, потому что глупо последние силы на рык тратить. Второй шаг Спех шагнул – и дядька, наставник его, пошевелился. Третий раз ногой ступил – тот вставать начал.

Кинулся Спех, чтобы помочь. Приобнял, встать подсобил, но едва Груша выпрямился, как тут же парня оттолкнул от себя.

– Девок спасай с бабой, – повелел грозно и, видя, что тот стоит, глазами обиженно хлопая, а с места не двигается, уже тише и мягче добавил: – Коли назвал их сестрами, так теперь должен непременно сберечь да от беды оградить.

Сам же у хлипкого плетня встал, раненой рукой чуть придерживая его, чтобы тот совсем не покосился, да еще и подумать успел по-хозяйски, мол, поправить бы не мешало.

Тут, откуда ни возьмись, и княжич явился, Гавриил Мстиславович, а за ним все его дружинники, числом чуть больше двух десятков.

– Кто его?.. – бросил коротко, увидев на земле труп любимца в луже крови.

Кто-то из молодых угодливо пальцем в Грушу ткнул.

– По-подлому, поди. Из-за угла, – констатировал князь, оценив рану.

– По-честному они бились, – возразил кто-то из старых воев.

– Груша по-честному Остроуха одолел? – усмехнулся князь, и молодые наперебой угодливо засмеялись.

– Я сам видел, – выступил вперед кто-то.

А у Груши туман какой-то в глазах непонятный. Зажмурил глаза – открыл снова. Пропал туман, не совсем, правда, а так, отдалился на время. Потом он опять подкрадется, но это уже неважно. Главное, что сейчас ему все видно. Все и всех. Оказывается, это Басыня за него вступился. Он еще раньше, чем Груша, в дружину пришел, ныне же и вовсе ветераном среди ветеранов был.

– Не верю, – сказал Гавриил Мстиславич.

Плохо сказал. Нельзя так говорить. Коль ты не веришь человеку, то зачем его в дружине держать? А коли держишь, почто тогда не веришь?

Словом иной раз больнее, чем рукой, ударить можно. На руку рука есть, а на слово как ответишь? Словом таким же? А если тебя оскорбили безвинно? Неужто унижаться до ответной брани? Тогда ты уже баба базарная, а не воин. Меч же достать нельзя. Ты на службе, да не на простой – на воинской. Он не начальник, а куда выше – командир. И ты не работаешь у него, не трудишься – служишь.

А как быть, если – ты не слуга? Тогда уходи лучше с этой службы. Совсем уходи. Басыня так и сделал, даже ждать ничего не стал.

– Ухожу я от тебя, князь, – сказал жестко.

Дружинники зашептались было, но Гавриил Мстиславич лишь глянул на них зло, и все разом примолкли.

– Уходи, – молвил князь. – Путь тебе чист.

Вольно тому, кто уходит, выбирать себе дорогу. Четыре их – и любая твоя. Нужно только правильный выбор сделать. Свой, а не чужой. Басыня выбрал. Он к плетню подошел, где Груша стоял. Тронул его легонько, а сказал грубовато:

– Подвинься, молокосос.

Слова людьми по-разному воспринимаются. Тут кое-что от воспитания зависит, еще больше – от характера, совсем много – от ума, от понимания. А еще капельку – от возраста. Это юнцу двадцатилетнему слово такое обидно услышать. Тридцатилетнему мужику просто смешно станет. Семидесятилетний старик, услышав такое от восьмидесятилетнего, пожалуй, и порадоваться может. Стало быть, ничего он еще, бодрый, коли его так называют.

В дружине же объятия с поцелуями да льстивые слова никогда в ходу не были. Больше все грубость мужская. Но и она опять-таки разная. Бывает обидная, колкая, чтобы унизить, растоптать. А бывает с теплотой души, больше на ласку похожая. Что еще мог сказать Басыня человеку, который всего на два года младше его самого был, а в дружину на четыре года позже попал, чтобы приободрить его? Как лучше он смог бы это сделать? Впрочем, хватило и того, что он просто рядом с ним встал.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация