– Хоп. Я позволю тебе отобрать для продажи десять, нет, – тут же поправился хан, – даже двадцать этих бездельников. Но помни, что на этот раз, отправившись на Русь, ты должен разузнать все подробно: какой князь настроен против какого и насколько сильна у них вражда друг к другу. Тебе также надлежит занести калямом на бумагу, какие реки текут в тех местах, броды через них, где стоят их города и каковы там укрепления… Словом, я хочу знать все об этих землях.
Сейчас хан был настолько благодушно настроен, что счел возможным даже пояснить, для чего ему нужны эти сведения.
– Я не собираюсь идти воевать с уруситами или с булгарами – это очень далеко. К тому же я пока не поймал хорезмского шаха Муххамеда. Да и сын его, Джелал-ад-Дин, до сих пор колючей занозой покусывает один из мизинцев моей ноги. Просто мне нужно знать, не соберутся ли мои соседи сами идти на меня воиной, посчитав, что для меня одного всех этих владений чересчур много. Я не боюсь их. Нукуз и Киян
[108]
покровительствуют мне, как сказал мой шаман, но знать должен.
Почти то же самое он повторил спустя час своим военачальникам: молодому и горячему Джэбэ-нойону и мудрому рассудительному Субудай-багатуру.
– Те купцы, что рассказывают мне о булгарах и уруситах, видят немногое и говорят разное, – заметил Чингисхан. – Но мне даже отсюда с их слов ясно, что в той стае нет настоящего вожака. Вам надо посмотреть, насколько сильна сама стая и будет ли она опасна для меня, когда вожак найдется. Я слышал и о других народах, которые живут в тех краях, но они намного меньше числом и у них нет такого большого количества городов, где мои воины смогли бы взять богатую добычу.
– Если они пойдут против нас, то нам вступать с ними в битву? – поинтересовался нетерпеливый Джэбэ.
– Не стоит раньше времени пугать врага, – произнес нравоучительно хан. – Однако монгольский воин не должен знать, что такое бегство. Пусть Сульде
[109]
подскажет вам нужное решение. Я думаю, услышав его голос, Субудай-багатур правильно поймет его слова.
– Я буду стараться, покоритель народов, – наклонил голову в знак того, что он понял своего повелителя, польщенный Субудай, а Джэбэ только ревниво покосился на своего извечного соперника, которому сейчас Чингисхан недвусмысленно передал главное право на принятие решения. Однако делать было нечего, ибо воля сотрясателя вселенной священна и оставалось только размышлять о том, как лучше ее выполнить.
– Лучше всего поначалу решить дело миром, отправив к великому князю послов, – все-таки пояснил хан и, даже не увидев, а больше почувствовав удивление военачальников непривычными словами о мире, счел нужным добавить: – Я хорошо слышу голос Сульде, но он пока молчит о том, как я должен поступить с народами, живущими на закате солнца, а без его одобрения я не хочу вести своих воинов в неведомые дали. Поэтому вы обойдете Великое
[110]
море, вернетесь сюда через Хорезмское
[111]
и все расскажете мне. И тогда я, может быть, услышу, что говорит мне Сульде. Как он повелит поступить с теми народами, о которых вы мне расскажете, так я и сделаю, – и жестко уточнил: – Но вначале шах Мухаммед. Это ваша первая цель.
Когда оба военачальника, все время низко кланяясь, вышли из той же неприметной юрты, в которой в последнее время принимались все самые главные решения, Чингисхан вновь задумался над тем, правильно ли поступил.
Еще не взяты Несеф
[112]
, Балх, Кабул, Газни. А ведь помимо них оставались цветущие города за полноводным Индом, у жителей которых, по сведениям все тех же лазутчиков-купцов, тоже скопились изрядные богатства. А он отрывает от себя два отборных тумена и отправляет их невесть куда.
«Но не из праздного же любопытства, – укорил он себя тут же. – Как иначе я смогу узнать все о своих будущих врагах, – но тут же неожиданная мысль пришла ему в голову: – А доживу ли я сам до встречи с ними? – И Чингисхан честно ответил: – Не знаю. Никто из нас не бессмертен, но достаточно и того, что мои сыновья до этих времен дожить должны, так что пришла пора потрудиться не столько во имя себя, сколько во имя грядущего, во имя будущего своих детей».
А ему самому не так уж много и надо в этой жизни. Щепоть хорошо разваренного плова, глоток-другой пенного кумыса и удобная обувь, чтобы не сильно беспокоили застарелые мозоли. Но ради сохранения своего рода ему надо позаботиться и о землях, которые пока еще далеко.
И той же весной года цзи-мао
[113]
начался великий огненный поход стремительного Джэбэ-нойона и Субудай-багатура. Один за другим заполыхали в пламени пожарищ города северного Ирана: Мерв, Туе, Нишапур и другие. Очевидно, обильный аромат паленого человеческого мяса приятно щекотал ноздри монгольских богов, а их уши радостно взимали стонам беззащитных жителей, плачу женщин и крикам убиваемых детей, потому что они даровали своим любимцам одну победу за другой.
Но одноглазый Субудай
[114]
продолжал недовольно хмуриться, памятуя о том, что им не удалось выполнить даже самую первую задачу повелителя всех земель и народов – найти хорезмского шаха Мухаммеда. На привалах он только насмешливо хмыкал, когда слышал бахвальство своего более молодого сотоварища по этому походу, и всегда находил повод тонко поддеть его.
Это было тем более легко, потому что именно Субудай был в числе тех немногих, кто знал настоящее имя этого тайджиута. Причем не то, которым назвался он сам, попав в плен Чингисхану после битвы у реки Онон
[115]
. Не-ет. В имени Чжиргоадай как раз и не было ничего зазорного, а вот еще одного, которого Джэбэ сильно смущался, не знал практически никто. Правда, Субудай никому его не выдавал и, подобно самому Джебэ, держал в строгом секрете, однако, оставаясь наедине, не упускал случая назвать его Хуром
[116]
.
