Совсем иное дело – богачи. У них, конечно, проблемы иные. У них не суп жидкий – у них жемчуг мелкий и поводов для свары хоть отбавляй. А если ты должен получить наследство от самого Чингисхана, то тут не один повод для раздоров сыщется, а сотни. Это ведь не старый кочевник с десятком баранов и прохудившейся юртой. А каждая тайная обида – это трещинка для будущего клинышка.
Константин занялся этим сразу после своего венчания на царство. Поначалу разработал основные направления, по которым предстояло двигаться. Но двигаться не вслепую – так много не наработаешь. Значит, нужно иметь четкий расклад – кто есть кто, чем дышит и чего хочет, то есть предстояло просто «поводить рукой по камню».
После тщательной подготовки, в лето одна тысяча двести двадцать четвертое от рождества Христова, вместе с купеческими караванами в степь двинулись первые русские посольства, везущие богатые дары. Было их три.
Одно направлялось к самому Чингисхану. Особых надежд Константин на него не возлагал. Навряд ли этот кровожадный садист смирится с тем, что кто-то намылил его воинам холку. Если он сразу не положит все посольство в отместку за своих, убитых в Киеве, – уже неплохо. Коли удосужится выслушать – хорошо, а снизойдет к некой незамысловатой просьбе – и вовсе прекрасно.
Сама просьба должна была исходить не от царских послов. Если перед всякими бандюками шапку ломать, то они от этого, почуяв слабину, лишь еще больше обнаглеют. Так что у них для этого упыря были только предложения. А просьба должна была носить исключительно частный характер. Просто один любознательный человек из посольской свиты пишет летопись славных и героических деяний всех государей.
Старики порой любопытны как дети. Должен Чингисхан заинтересоваться, что тот уже написал, непременно должен. Ну а после того, как он услышит о «великих» свершениях западных королей, состоящих в том, что две с половиной сотни рыцарей одного маркграфа отлупили целых полторы сотни другого пфальцграфа, ему самое время возмутиться. Мол, какие же ничтожные деяния ты описываешь, глупец, когда я тут сотнями тысяч орудую, сотнями тысяч в плен беру, а уж вырезаю, когда очередной город захватываю, и вовсе бессчетное количество!
Вообще-то, оно и справедливо. Мелкие бандиты, значит, упомянуты в летописи, а он, не просто большой, но самый главный негодяй, – нет. Есть от чего возмутиться.
А тот ему в ответ: «Тогда дозволь, государь, близ тебя остаться, чтобы все это записать, дабы и твои великие деяния навечно остались в людской памяти, чтобы люди не оболгали их со временем, не умалили их величие».
Примерно так оно и случилось на самом деле. Послы возвратились ни с чем, если не считать ответного письма к государю Руси. В нем потрясатель вселенной приказывал Константину не потакать кипчакам, которые есть не более чем «монгольские конюхи и слуги», не мешать великим степным воинам и привезти дань за урон, который понесен его полководцами. Иначе он сам придет за этой данью, и тогда будет намного хуже.
Да пес с ним, с этим повелением. Послы вернулись живыми – и ладно, и хорошо. На большее Константин и не рассчитывал, а зря, потому что спустя несколько дней после их отъезда великий владыка как бы между прочим заметил Субудаю:
– А ведь я был прав, когда говорил тебе, что не следует спешить. Каан урусов умен и хочет мира. Он понял, что может разбить кого-нибудь из моих багатуров и нойонов. – Он насмешливо прищурился, но полководец, стоящий перед ним, сделал равнодушный вид, словно не понял явного намека, и несколько разочарованный Чингисхан горделиво продолжил: – Но со мной ему никогда не совладать. Мы дадим ему время, чтобы он обдумал наши слова и повиновался им. К тому же собрать дань с такой большой страны – дело долгое, так что ни к чему нам спешить с войной. Зачем лезть на дерево за яйцом, если птичка скоро сама принесет его.
В ответ одноглазый барс с отрубленной лапой желчно заявил, что змея всегда ласково шипит, перед тем как ужалить, но эти слова не возымели действия и не повернули мысли Чингисхана на более воинственный лад, тем более что голова правителя была занята тангутами.
Константина же радовало то, что его человечек остался при ставке великого воителя. Значит, двухлетние труды не пропали даром, и теперь хромой Ожиг, которого в свое время люди Вячеслава освободили из половецкого полона, добросовестно выполнял свою нелегкую, но такую полезную работу по сбору всевозможных сведений.
Лопоухий хромой русич со смешным лицом, пальцы которого были постоянно перепачканы чернилами, Чингисхану понравился. Мало того, что он, несмотря на юные годы, умел правильно слушать, то есть вовремя цокал языком от восторга, вовремя восхищался, вовремя горевал по погибшим воинам. Он вдобавок еще и хорошо переносил слова повелителя вселенной на бумагу, ухитряясь выстроить их даже лучше, чем они звучали в устах самого хана.
Порою, сидя рядом с ним, он хоть и ненадолго, но ощущал себя прежним простым мальчишкой Темучжином. Пускай зачастую он вспоминал и нечто постыдное, например, как до одури боялся собак или как молился на горе Бурхан-халдун, когда, в панике бросив молодую жену на произвол судьбы, бежал от набега тайджитов и меркитов.
Хан сам досадовал на себя, припомнив, из-за какой нелепости убил своего брата Бектера, за что родная мать обозвала Темучжина чудовищем, а в другой раз улыбался, вспомнив, что в конце концов он отомстил всем своим врагам.
О мести он вспоминал особенно часто. Он вообще любил своих врагов, кроме тех, которые успели умереть раньше, чем их настигла его карающая неумолимая длань. Он любил их так сильно, что с удовольствием согласился бы, чтобы они ожили. Тогда он сумел бы убить их еще раз.
Но Чингисхан рассказывал далеко не все из того, что припоминал, ибо есть знания, носитель которых обречен на смерть, а урус был нужен великому воителю. Он даже разрешил ему заходить вместе с ним в заветную старую юрту, где вспоминалось лучше всего.
«Потом – да, потом он конечно же умрет, – думал Чингисхан. – Но только после моей смерти. Пока же пусть слушает».
К тому же урус умел рассказывать красивые занятные сказки о былых временах, о славных богатырях и невиданных чудесах. Пускай из него никогда не выйдет добрый воин – ну и что ж. Но то, что он умел делать, он делал мастерски.
Да и имечко у него было подходящее – Ожиг. Человек с таким именем не должен таить в себе коварных злобных мыслей, потому что священный огонь, которому он посвящен с рождения
[31]
, никогда не позволит осквернить себя.
Ожиг и впрямь не таил дурного. Он просто записывал все, что доносилось до его ушей, а попутно составлял родословную самого Чингисхана, живо интересовался его предками и родичами, уверяя, что вся родня великого воителя заслуживает упоминания в его летописи.
Всемогущий владыка монголов не знал лишь того, что каждую страничку, исписанную мелким почерком, Ожиг по вечерам перебеливал не в одном, а в двух экземплярах.
Да и то – какой от этого вред? К тому же в его записи никто ни разу не заглядывал. А если спросили бы, то немедленный ответ не заставил бы себя ждать: «Всегда лучше иметь два листа. Случись что с первым – останется другой, и труд не пропадет даром».
