– Это когда ты глотаешь вот этот шарик? – вновь задал вопрос сын, вспомнив, что именно тогда у его отца во время сна лицо становится блаженно-счастливым. Происходило это редко, не чаще раза в месяц, но тем отчетливее помнилось.
– Да, это случается именно тогда, – подтвердил отец. – Но нельзя забывать об осторожности. Сам подумай, если даже наши слова и мысли имеют силу, подчас огромную, то какой мощью обладает все, что нас окружает. Мне, увы, не дано разбудить силу, таящуюся в этом камне, – он небрежно хлопнул рукой по граниту стены. – Или в том, или, вон, в другом. Само по себе оно достаточно просто, но только если ты знаешь, как это сделать.
– А они разные?
– Они очень разные. И далеко не все зависит от величины самого камня. Бывают не столь большие, но такие, по сравнению с которыми мощь, таящаяся во всех этих скалах, – ничто, – он вновь похлопал по граниту. – Все равно, что сравнить еле видимую букашку с пардусом
[52]
, которого мы не раз видели, гуляя среди скал. Это не простые камни. Впрочем, они все не простые, как и остальное, что окружает тебя, но эти выделяются даже среди них. Уничтожь их – и к народу, который живет в том месте, одно за другим будут приходить беды и несчастья. Но это еще полбеды. Люди утратят волю и не смогут противиться ударам судьбы. Они станут похожи на перекати-поле на степной равнине. Куда подул ветер – туда послушно покатится и она. Не знаю, сколько таких камней на земле. Думаю, немного, но где находится один – мне ведомо доподлинно. Еще лет двадцать-тридцать назад я мечтал дойти до него, чтобы уничтожить, но сделать это надо чужими руками, а меня волхвы русичей сразу почувствуют, едва я отойду от этих гор.
– Я выполню твою мечту, отец, – горячо заверил юноша.
– Только чужими руками, – строго напомнил тот. – Тебя распознают так же быстро, как и меня, и помешают это сделать. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, – горько усмехнулся он. – Я знаю, где этот камень, мне ведомо, что он дает людям, и мне доподлинно известно, что будет, если его разрушить. Но мне не дано понять тех сил, которые кроются в его глуби. Никогда.
– А эти шарики, они что – твои обереги?
– Нет. Просто в них тоже кроется сила. Но это – страшная сила. Она обволакивает человека ласково и нежно, подобно первым лучам летнего солнца, когда оно только появляется в небе. Зато потом, стоит человеку разомлеть, как случается страшное, и он уже становится не властен над собой. Их добывают из растений и цветов, которых здесь не увидишь. Лишь далеко-далеко за горами, – он небрежно указал рукой на юг. – Его привозят мне купцы. И странное дело, одно из этих растений цветет и там, на Руси, но в нем нет такой страшной силы. Возможно, как раз камень-оберег и защищает людей от нее, обезвреживая ростки еще в зародыше. Я расскажу тебе, как использовать эти шарики, чтобы люди стали податливы, словно кусок влажной глины в руках гончара.
«Теперь пришла пора научить правильно пользоваться этим снадобьем неукротимого злобного монгола, который, при всей своей храбрости и отваге, побаивается и меня самого, но особенно тех духов, которых я могу вызвать. Пусть боится и дальше, – мысленно улыбнулся старик. – Тем охотнее он проглотит любую нелепицу, которую я ему скармливаю вперемешку с правдой. Например, о том, что наши с ним жизни неразрывно связаны между собой».
– Слушай внимательно и не вздумай ошибиться, – строго произнес он. – Духи, которые заключены в этих шариках, очень строги и не потерпят ни одной ошибки. К тому же они своенравны, так что будь очень осторожен. Ты должен…
Едва показалась следующая после Оренбурга крепость русичей, названная ими простенько – Яик, как Бурунчи протянул Святозару один из полученных шариков.
– У тебя болезненный вид, – озабоченно произнес он. – Съешь его и сразу почувствуешь себя гораздо лучше.
Князь искоса посмотрел на небольшой катышек, который протягивал ему темник. Почти сразу в нем вспыхнуло немедленное желание взять его и быстро проглотить. Вот только он почему-то чувствовал, что сегодня этого делать не стоит.
Однако легкая ломота в костях, которую он ощущал с самого утра, так и не проходила, а катышек и впрямь помогал, хотя только на время. После того как князь его проглатывал, боль почти сразу же отступала, куда-то далеко в сторону уходили тоска и печаль, начинало казаться, что не все еще потеряно, что все еще можно исправить, что ему непременно удастся убежать из плена, что отец все равно его простит, не может не простить, что… Впрочем, можно сказать и одним словом – ему становилось хорошо.
К тому же к нему приходило не только душевное и физическое облегчение. После того как на третий день он принял очередной катышек, князю приснился дивный сон, наполненный такими радужными красками, которых не бывает даже наяву.
Но главное заключалось даже не в сочных ярких красках, а в том, как проходила его встреча с отцом, который был весел, еще веселее, чем год назад, в то время, когда он заключал мирный договор с Бату. Он улыбался, шутил, понимающе кивал, когда сын винился в том, что проиграл битву, утешал его, говоря, что никто не сумел бы сделать больше, чем Святозар.
Затем отец величаво снимал со своей головы царскую корону, которую надевал лишь при приеме иноземных послов, – во всех остальных случаях он обходился тонким венцом, а то и совсем узеньким золотым обручем с маленьким гордым соколом спереди, – и торжественно надевал ее на сына. Этот сон приходил к князю особенно часто, хотя были и другие, не менее приятные. Вот только пробуждение после увиденного становилось еще более горьким и безотрадным.
Однако сейчас он чувствовал, что нужно отказаться – слишком настойчив был темник, слишком слащаво он разговаривал со Святозаром. Словом, все было слишком, даже – чересчур. К тому же, даже если он и проглотит этот горьковатый на вкус катышек зеленоватого цвета, поспать ему все равно не удастся. И князь, уже инстинктивно потянувшийся к маленькому комочку, пересилил себя и презрительно отвернулся в другую сторону.
– Боишься, что отравлю, – усмехнулся Бурунчи. – Но ведь ты уже принимал это снадобье и всегда чувствовал себя гораздо лучше. Мне гораздо проще убить тебя, приказав зарезать или удавить.
– Я лучше потом, – проглотив слюну, стойко ответил Святозар. – Ближе к вечеру. К тому же вас все равно в крепость не пустят, а ночевать в чистом поле – невелика радость, – и злорадно ухмыльнулся, заметив, как разочарованно вытянулось лицо Бурунчи.
– Почему же не пустят? – осторожно осведомился темник. – Испугаться они не должны, ведь нас не столь уж много. Я повелел остальным тысячам отстать на целых два дневных перехода. К тому же с нами еще и ты.
– Вот я и повелю, чтобы вас не пускали, а встретили калеными стрелами, – пояснил Святозар.
– Ну что ж – нет так нет, – равнодушно пожал плечами Бурунчи. – В поле, так в поле. Только где бы мы ни ночевали, но если ты сейчас его не съешь, то вечером все равно ничего не получишь.
