– Сволочь, – прошептала Файка.
Кабан наступил каблуком сапога ей на лицо и повернул ногу. У Файки пошла кровь.
– Ну! – повторил Кабан.
Мэн сначала расстегнул пальто, потом отстегнул бретельки штанишек, потом резинки от чулок и лег на Файку и на всякий случай неловко чмокнул ее в щеку. Единственное, что он почувствовал, так это почти выветрившийся запах пудры «Кармен». (Она ж не на работу шла. Она за хлебом шла. Ей хлеб был нууужеееен!!!!!) А запомнил Мэн звуки крепдешинового фокстрота «Инес» да большие, как у самой большой андерсоновской собаки, голубые глаза.
Потом Кабан вытащил у Файки деньги и отобрал буханку хлеба. Файка поплелась домой. Один из кабанят сбегал в гастроном за водкой. Кабан отковырял с горлышки сургуч и протянул бутылку Мэну. Мэн несколько раз глотнул и куснул буханку.
– А ты, Абрашка, человек, – сказал Кабан. – Кстати, как тебя зовут?
Мэн стал, как все. Вот так все и было. Только почему-то всю жизнь его преследовал выветрившийся запах пудры «Кармен», и ему становилось тошно.
* * *
…В курилку ворвался Витек с литровой банкой. Он набрал в нее воды, попросил у Мэна затянуться, а потом позвал его за собой. Мэн последовал за ним. Витек оглянулся по сторонам, поставил банку перед единственной на все отделение электророзеткой и вынул из кармана приспособление, состоящее из двух лезвий для безопасной бритвы и подсоединенной к ним вилки. Он опустил самодельный кипятильник в воду. Тут же в воде стали появляться мелкие пузырьки, которые очень быстро становились все больше, пока вода в банке не превратилась в бурлящий вулкан. Витек достал из второго кармана пачку индийского чая и высыпал ее в банку. Потом снова включил лезвия. В банке поднялась пена. Витек выдернул вилку из розетки, дождался, пока пена осядет, а потом снова воткнул вилку. И снова чайная лава поднялась к горлу банки, но Витек опять вырвал вилку из розетки движением убийцы, вырывающего нож из тела жертвы. Потом он обтер лезвия о пижаму и бережно спрятал орудие производства в карман. Он накрыл банку сдернутым с шеи полотенцем и стал медленно поворачивать банку. Постепенно чаинки осели. Витек выждал минуту и, махнув Мэну рукой, привел его в свою палату. Большинство психов уже не спало. Кто пел, кто молился на репродукцию картины Айвазовского «Девятый вал», кто-то громко пердел, а потом также громко с облегчением вздыхал, а пять человек сидели на двух кроватях в одних кальсонах и смотрели на дверь. Увидев входящих Витька, банку и Мэна, все пятеро синхронно пернули и радостно улыбнулись.
– Два глотка, – строго сказал Витек, и банка пошла по кругу. По два глотка. Один круг, второй. На третьем все закончилось. Мэн почувствовал необычную энергию.
– Ты кто? – полюбопытствовал самый молодой.
– Мэн, – ответил Мэн, – судя по всему – алкоголик.
– Я не об том. Кем ты был в миру? Кто ты такой есть? В духовном смысле слова. Чем бабки на водяру зарабатываешь? Вот я, к примеру, Поэт-Космист. В духовном смысле слова. А так – учусь на восьмом курсе ПТУ. А ты кто?
Мэн было поколебался с ответом, но потом не мог отказать компании, приведшей его в чувство, в правде, которую, собственно говоря, и не было нужды скрывать.
– Мультипликатор. Сценарист.
– А чё ты написал? Чё ты написал? Чё народ видел?
Мэн назвал несколько мультфильмов, поставленных по его сценариям. Воцарилось молчание.
– А ты не врешь? – спросил Поэт.
– Зачем? – ответил вопросом на вопрос Мэн. Как и приписывается людям его национальности.
– …твою мать!
– Мать твою!..
– …
А присутствовавший при презентации тощий престарелый Грузин выплюнул в ладонь остатки карамели и восхищенно произнес:
– Кумэр эль кунэм!.. Чатлахи могитхан!
Все с осуждением посмотрели на Грузина. Тот засмущался и протянул Мэну в знак извинения ладонь с почти обсосанной карамелью. Мэн благодарно взял и, как в раннем военном детстве, отправил карамель в рот.
– А хотите, – спросил Поэт-Космист, – я свои последние стихи почитаю?
Все как-то равнодушно промолчали, лишь Мэн заинтересованно кивнул головой. В своей жизни он много встречал поэтов: традиционалистов и авангардистов, городских и почвенников, западников и славянофилов. И все они были гениями. Когда перешагивали через черту от трехсот до шестисот граммов. Но космистов среди знакомых поэтов не было. Вот поэтому-то он и кивнул заинтересованно. Остальные вздохнули, а Поэт встал и начал:
Я – Марс, ты – Андромеда!
И я тебя е… хочу!
Я – Марс, а ты – Венера!
И я тебя е… хочу!
И еще пятьдесят два таких же стиха. Все грустно молчали.
– Здорово! – сказал Мэн. – Когда я отсюда выйду, я порекомендую твои стихи знакомой редакторше. В издательстве «Малыш».
А потом раздался рев:
– Завтрак!
Ожившая компания рванула в столовую. На завтрак давали манную кашу и по три кильки. С таким сочетанием Мэн уже сталкивался в армии. В раскладке сказано: каша и рыба. А какая каша и какая рыба не уточнялось. Так и здесь. Манная каша и три кильки. Мэн есть еще не мог. Все съел Витек, а Мэн пошел к себе в палату. По пути он встретил Медсестру. Та стояла в стареньком пальто и как будто кого-то ждала.
– Будьте здоровы, сударыня, – вызывающе попрощался Мэн.
– Всего, Мэн. Приходите в себя. А насчет твоего выражения половых чувств, то через пару дней вас переведут в санаторное, так что отлупить меня никак не получится. Я здесь не для этого. – Она натянула перчатки и ушла из отделения и из жизни Мэна. Так ему казалось.
А потом был обход. Зав. отделением удивился довольно скорому приходу Мэна в более-менее приличное состояние, но, увидев заглянувшего в палату Витька, сообразил, в чем дело.
– Чифирнул? – спросил он.
Мэн сделал удивительно непонимающие глаза. Настолько удивительные, что ни один психиатр им бы не поверил. Как не поверил и Зав. отделением:
– Сейчас вы скажете, что понятия не имеете, в чем дело? – спросил он ласково.
– Совершенно верно! – с ужасающей искренностью ответил Мэн.
– Как я вас понимаю, – широко улыбнулся Зав. отделением.
И оба взглянули друг на друга с понимающими улыбками. Так же улыбнулись и другие врачи. Вся ситуация прошла в обстановке всеобщего, мы бы даже сказали, всемирного понимания.
– Ну, полежим у нас еще сутки, – сказал Зав, – а там посмотрим, – и перешел к лежащему рядом Психу с открытыми в никуда глазами.
– Так, – сказал Зав, – как мы себя чувствуем?
– Домой хочу, – впервые открыл рот Псих.
– Ну, конечно же, домой. Немного подлечимся и сразу – домой.
Мэн посмотрел на Зава, а тот – на него. И Мэн понял, что дом этому Психу не светит. И что этот дежурный диалог происходит уже давно, и что оба приняли этот ритуал, что это помогает продержаться Психу на поверхности Бытия и не окунуться в беспросветную мглу индивидуального бессознательного. Псих закрыл глаза и успокоился.
